И быть роду Рюриковичей

Блуждает тяжёлый взгляд императора Льва по знакомым лицам сенаторов, и они опускают головы, прячут глаза, едва базилевс останавливает на них свой взор. Разве могли они, эти вельможи, предполагать, что император, которого считали мёртвым, поднимется? Возвеличенные им, они уже были готовы служить новому базилевсу.

— Вы рано похоронили меня, — раздался глухой голос императора Льва. — Но не вы, севасты, курополаты [132] , магистры, мои сенаторы, вольны в моей жизни и смерти, а Создатель!

132

Курополат — начальник дворцовой стражи.

— Живи долго, наш несравненный, божественный! — возопили в приёмном зале.

Император поморщился:

— Но такими ли вы были вчера?

Замерли сенаторы: нет, не миновать грозы. А базилевс уже подал знак, сказал:

— Я желаю начать день, как и прежде. Мы выслушаем логофета дрома.

Евнух Леонид поклонился:

— Несравненный и божественный, я воздаю хвалу Всевышнему, что снова стою перед твоими очами и наслаждаюсь твоей мудростью.

Базилевс прервал его:

— Если ты не сказал мне этого вчера, зачем произносишь сегодня? Пусть твои уста говорят о деле.

— Великий и священный император, ноги мои не несли меня вчера к тебе, в дни твоей болезни, потому как не было у меня радостных вестей. Самая большая неприятность докатилась до нас с Балкан. Злейший враг Византии Симеон принимал послов киевского князя и обещал им помощь, если скифы начнут войну с империей.

Базилевс насупил брови, и логофет дрома смолк.

— Пока вы, сенаторы, делили власть при живом императоре, — сказал с печалью в голосе базилевс. — Великая Скифь изготовилась. Её ладьи, как быстрокрылые птицы, могут пересечь море и ворваться в бухту, где стоит наш флот, а дружины Олега — появиться на Балканах. Мы с трудом удерживаем болгарскую фему, но мы можем потерять и ту, где стоят наши турмы. Не так ли; доместик схол? Почему ты молчишь, ведь тебе было известно то, что я услышал сейчас от магистра Леонида?

— Божественный, я могу повторить слова Логофета дрома.

— Но ты скрывал от меня это прежде?

— Я не смел тебя тревожить в дни твоей болезни, несравненный!

— Ты не осмеливался волновать меня, но разве от этого уменьшилась опасность для империи? Или ты принял меры, чтобы обезопасить болгарскую фему? Сегодня ты, севаст Роман, опоздал. Я смещаю тебя, и отныне ты не доместик схол: им стал Лев Фока. Его отец и он не раз приносили славу империи.

Низко склонились придворные: базилевс Лев жив, и жди опалы...

Но не повернуть жизнь вспять, как неумолим и бег истории. Напрасно плёл заговор Александр, искал поддержки у «бессмертных». Не прочь были ускорить смерть божественного и несравненного севаст Роман Дука и магистр Антоний, драгман флота. И пролиться бы крови во дворце императора, как это уже не раз бывало, не возрази магистры тагм. «Если бы у Александра был ум Льва, — сказали они, — мы не против, но с его мозгами империя потеряет то, что имеет».

Однако дни базилевса Льва были сочтены, болезнь брала своё...

В такие дни великий князь киевский Олег начал поход на Царьград.

ГЛАВА 5

Дорога к Балканам. Царь Симеон. На перевал! Флот империи не принял боя. Под стенами Царьграда. Здравствуй, Киев, здравствуй, мать городов русских!

Полки воеводы Никифора, перейдя Буг, взяли на Галацийский городок. Задерживала непогода. Дороги развезло, и липкая грязь представляла немалую помеху, а когда продвигались лесами, с набрякших веток и отяжелевших листьев на ратников обрушивались крупные дождевые капли. Одежда быстро промокала, и ночами грелись и обсушивались у костров, но на следующий день снова мокли.

В походе питались всухомятку: свиное сало, копчёное мясо вепря и солёная вяленая рыба. За время пути только трижды, на больших привалах с днёвками, варили толокняную кашу, приправленную жаренным на сале луком.

Трудная дорога томила ратников, особенно пеших ополченцев, но воевода Никифор торопил:

— Поспешайте! Ну как великий князь нас опередит? В Царьграде отдохнём!

Тиверцы подошли к Дунаю раньше основных сил и теперь вязали плоты, готовились к переправе. Плоты спускали на воду, и они подрагивали на мелкой ряби у самого берега, прятались в тальнике, что рос по-над Дунаем.

В весеннюю пору Дунай становился полноводным. В горах таяли снега, и река местами выходила из берегов, несла мутные воды. Князь тиверцев Гостомысл стоял на краю обрыва и смотрел, как, разоблачившись до портов, дружно, с выкриками воины на катках сталкивали плот к реке. Он был просторный, выдержал бы десятка два воинов.

Гостомысл привёл к Дунаю немногим больше тысячи пеших ратников и сотню конных дружинников. Думал соединиться с уличами, да те задерживались.

Подошёл тиверский воевода Любомир:

— Начнём переправу, князь Гостомысл, ино подойдёт воевода Никифор, почнёт торопить. Он, сказывают, у Галацийского городка обоз оставил, налегке движется. А Никифор — воевода достойный.

Гостомысл ответил насмешливо:

— Так ли уж? Аль запамятовал, как он в наших лесах плутал, ровно грибник в лесу аукал?

Любомир промолчал, а Гостомысл заметил:

— На Царьград дорога одна — вдоль моря.

— Опасно. Сам ведаешь, горы едва в воду не лезут, и ромеи подстерегать будут.

— Иного пути нет. Аль через горбы предлагаешь?

— Не повернуть ли нам, князь, назад? Эвон как уличи. Мыслю, неспроста их нет. Олег войну с ромеями затеял, пусть ему и слава.

— А тиверцам бесславие? — Гостомысл с насмешкой взглянул на воеводу. — Нет, Любомир, я не признал Олега великим князем над собой, но и не желаю, чтоб говорили: Гостомысл ромеев убоялся. — Посмотрел на Дунай. — Завтра поутру приступим к переправе. На той стороне воеводу Никифора и дождёмся, благо погода волну не гонит. Проследи, воевода, чтобы паромы не перегружали.

Любомир согласно кивнул и тут же спросил:

— По земле болгар пойдём — не узрят ли они в нас врагов?

— Ромеи — недруги болгарам.

— Но болгары и ромеи одному Богу поклоняются.

— То так, но болгары и русы — славяне, и у нас одна кровь.

День едва начался, а Евсей с покупками уже был у Зои. Усевшись в креслице из лозы, он смотрел, как ловкие руки ромейки резали мясо, посыпали его солью и специями. Зоя готовила во дворе на небольшом костре, над которым на таганке висела глубокая медная посудина.