И быть роду Рюриковичей

Минул июнь-розанцвет, перевалило на июль-грозник. Однажды Олег велел спилить кипарисы на брёвна да вытянуть на берег ладьи. Удивлялись на стенах ромеи: что русы задумали? А они ладьи на катки поставили, паруса подняли. На стенах хохот: скифы по суше плывут!

А паруса глотнули ветра попутного, вздулись, и подталкиваемые русами ладьи медленно покатились к городу, а под их прикрытием к стенам приближались воины...

Доложили о том доместику схолу, тот впал в раздумье, потёр лоб. Потом промолвил:

— Если скифы до такого додумались, то можно ожидать от них и иной хитрости...

В дни болезни базилевс возненавидел пышность приёмов, разуверился в льстивых улыбках и заискиваниях и потому принимал только необходимых сенаторов. Чаще всего это были логофет дрома, доместик схол и драгман флота.

В то утро император говорил с ними о том, как отвести беду, нависшую над царственным городом. Базилевс смотрел на сановников внимательно, но ничего не видел, кроме склонённых голов. Первые из первых ждали, что скажет божественный. А он морщился то ли от боли, которая одолевала его в последние дни, то ли недовольный сановниками.

— По вашей вине скифы застали нас врасплох. Вы оказались слишком самонадеянными и за то сегодня наказаны, — сказал император. — Упрямству русов надо отдать должное.

Он повёл взглядом по сановникам. Они раболепно молчали, и базилевс снова заговорил:

— Когда евнух Василий вёл меня сюда, в приёмную, он рассказывал, как вчера князь скифов потешил константинопольский люд, и мы благодарны ему за это.

— Несравненный, — осмелился подать голос Лев Фока, — но это не зрелище Ипподрома, подобное тем, какие мы устраивали возмущённому охлосу: в поведении великого князя Олега я улавливаю скрытый смысл. Мне кажется, со своих кораблей, которые подойдут к городу по суше, скифы смогут забрасывать крючья на стены и взбираться на них по подвесным лестницам. Русы могут начать приступ, и он будет яростным. Особенно опасаюсь приступа ночного.

И снова базилевс поморщился:

— Может, и так, доместик схол, но у империи достаточно стратиотов, чтобы отразить скифов. Или ты, Лев Фока, считаешь, что могут пасть стены могущественного Константинополя?

— Божественный и несравненный, — ответил доместик схол, — стены Константинополя неприступны, мы отразим варваров, но достаточно ли у нас хлеба?

Нахмурился базилевс, повернулся к евнуху Леониду:

— Скажи, логофет дрома, чего требуют эти варвары, которые водят свои корабли по суше?

Голос у базилевса был тихий. Евнух Леонид ответил:

— О, божественный, они хотят заставить империю признать Русь равной Византии и чтобы её торговые гости имели те же права, что и гости других государств.

— Но разве, подписав такой договор, империя унизится?

— Это не всё, божественный. Они требуют уплатить дань Киеву и иным городам, которые пришли вместе с князем Олегом.

Базилевс насупился:

— Велика та дань?

Евнух Леонид ответил скорбно:

— Она заберёт из твоей казны, несравненный, немало золотых монет. Скифы требуют по двенадцать гривен на каждую ладью, а их у Олега за две тысячи.

— Ты предлагаешь иное, мудрый Леонид?

Логофет дрома промолчал, а базилевс вздохнул:

— Древние учат: из двух зол выбирай меньшее. Нас ожидает смута, бунт голодного охлоса, но если мы откупимся от скифов и они покинут империю, наши корабли доставят в Константинополь зерно и охлос получит хлеб. Я велю тебе, логофет дрома Леонид, передать князю русов: мы подпишем с ним договор... Теперь я хочу спросить тебя, драгман флота магистр Антоний: когда скифы, получив дань, удалятся в море, сможешь ли ты догнать их и уничтожить?

— Нет, несравненный, — покачал головой Антоний. — У русов множество лёгких кораблей, и они навяжут нам ближнее сражение. Их ладьи подойдут к нашим кораблям, а воины, подобно обезьянам, взберутся на палубы дромонов и трирем, перебьют матросов и гирдманов.

— А что скажешь ты, достойный севаст Лев Фока? Сумеет ли патрикий Иоанн перекрыть дорогу воеводам князя Олега?

Доместик схол поднял на базилевса глаза:

— Божественный и несравненный, у стратига Иоанна трудная фема. Как может он одолеть русов, если им помогает Симеон, злейший враг империи?

Базилевс произнёс печально:

— Господи, скифы вторглись в империю. В этом зрю гнев твой на Византию, она потеряла прежнюю мощь, если даже в своей болгарской феме не может удержать порядок. Тяжкое бремя, — обратился он к сановникам, — и мне не остаётся ничего, кроме как согласиться с вами. Но значит ли это, что мы позволим скифам уйти безнаказанно, севаст Фока?

— Мудрый и несравненный, — ответил доместик схол, — пока болгары не почувствовали нашей мощи, нам нечего думать о возмездии.

— Что предлагаешь ты, доместик схол? Ведь у тебя в распоряжении армия империи. — Базилевс пошевелил бровями. — Может быть, у тебя есть свой план?

— Когда ты, божественный, назначил меня доместиком схолом, я уже знал, что нам предпринять. Но время упущено. Теперь я дождусь, когда полки русов покинут империю и удалятся в свою Скифию, тогда армия Византии двинется на болгар. Мы сломим их, и они признают себя фемой империи, после чего мы выдвинем свои турмы к Дунаю. Там будет граница империи.

Базилевс кивнул:

— Пусть скифы возвращаются, торжествуя, но настанет день, когда они дорого заплатят за наш позор...

Светился огнями царственный град, горели факелы и жировые плошки, чадило бурое горное масло [140] , добытое из подземных ключей, освещая улицы и площади. Шумел и гудел многотысячный люд, радовался: скифы покидают Византию.

А накануне киевских послов принимал логофет дрома. Отряд русов, весь в броне, вошёл в город через главные ворота, и его провели в большой дворцовый зал, где в присутствии сената евнух Леонид поставил свою подпись под рядом и скрепил её государственной печатью.

140

Горное масло — нефть.

Уже вчера побережьем повели воеводы конные и пешие полки, а утром должен был сняться флот князя Олега.

Едва начали гаснуть звёзды и рассвет тронул небо, как толпы народа уже стояли на стенах, всматриваясь в море. Цепляясь за Кавказские горы, лениво выползало солнце, открывая взору Понт Эвксинский, сплошь покрытый ладьями, расшивами, насадами...

Заиграл рожок на княжьей ладье, ему откликнулись на других кораблях, и загремели якорные цепи, а гребцы налегли на вёсла. Заскрипели уключины, и все эти звуки, подобно сладкому голосу арфы, отозвались в душах ромеев. Ведь уже сегодня к константинопольским причалам подойдут корабли с египетской пшеницей, откроются все городские ворота и крестьяне повезут в Константинополь хлеб и амфоры с вином и оливковым маслом, чёрные, моченные ещё прошлой осенью маслины, разные овощи, мясные туши и живую птицу. Заканчивались голодные месяцы...