…и дольше жизни длится…

Они разбивали свои шатры от Херсона до Днепровских порогов, славного пристанища Запорожской Сечи.

Иногда забредали в Крым.

Но Крымский полуостров тех лет, безводный и пустой, был неинтересен для ромов, непригоден для кочевой жизни. И поэтому, погрузив на повозки шатры, жен и детей, табор отправлялся в путь.

Туда, где текут полноводные реки.

Туда, где земля щедрая и «родючая».

Туда, где много городов и сел.

Туда, где люди сытые и нежадные.

Туда, где есть возможность и заработать и просто чем-то поживиться простому рому.

Старый Днепр, питающий свои могучие воды множеством впадающих в него речек, речушек и просто ручьев был всегда привлекателен для цыган.

Вокруг небольших городков и сел было вдосталь пустующей земли, где ромы могли спокойно разбить табор и жить, никого не опасаясь, столько, сколько им захочется.

Войны и революции не заботили ромов.

Культ семьи и принадлежность к роду, определяли все.

Через несколько лет после очередной революции в Империи, в одном из изгибов реки Молочная, недалеко от ее устья, раскинул шатры цыганский табор.

Табор был в этих местах уже не раз.

Три небольших городка, расположенных не так чтобы уж очень далеко друг от друга, и несколько богатых сел давали возможность поработать и заработать, как мужчинам, так и женщинам.

Основной костяк табора состоял из тех семей, которые занимались разным промыслом, не мешая друг другу, не отнимая у товарищей «кусок хлеба».

Первая семья, поставив шатры, выгрузив из кибиток женщин и детей, немедленно занялась сооружением кузницы, все необходимое для которой перевозилось с собой.

И пока мужчины этой семьи рубили лес и сооружали навес над наковальней, мужчины второй семь отправились в один из городков, чтобы купить пару-тройку лошадей подешевле, а потом перепродать их подороже на ярмарке в другом, соседнем, городке, заработав таки образом на жизнь своим семьям.

Третья семья занималась тем, что сегодня назвали бы «шоу бизнесом». Им принадлежал сытый и ленивый медведь, с которым мужчины выступали на ярмарочных площадях. Женщины этой семьи были лучшими плясуньями и певуньями, развлекая своим искусством не только ярмарочный люд, но и радуя соплеменников вечерами у костра.

Во главе это сообщества, правя им, решая возникающие вопросы, как с властями, так и внутри табора, был, принадлежащий к семье кузнецов, начавший уже стареть Барон.

Барон не признавал в своем таборе ни конокрадства, ни других противоправных действий. При этом, ни гадание, ни выпрашивание милостыни всеми возможными способами, противоправными не считались. Если человек добровольно расстается с деньгами – ну что ж, это его решение. А то, что решение это принято «дурною головою» – так это не проблема рома.

Пятеро детей барона были его гордостью и усладой его очей. Любимый старший сын, Константин, уже через несколько лет должен был принять от отца бразды правления, а пока – осваивал мастерство кузнеца под руководством отца и дядьки.

На Константина заглядывались многие девушки в таборе. Высокий, черноглазый и чернобровый, кудрявый брюнет, да еще и сын Барона, был мечтой не одной красавицы. Но Барон своего первенца неволить не хотел. Не сватал за Костю девушку по своему выбору. Все ждал, когда же юноша сам выберет для себя спутницу и мать для своих детей.

И Костя выбрал…

В один из ярмарочных дней Костя увидел в толпе праздношатающегося народа, белокурую, сероглазую Лизаньку, приехавшую в город на ярмарку с отцом.

Костя весь день ходил за Лизанькой, не сводил с нее глаз, и девушка, в конце концов, его заметила. Заметила и улыбнулась красавцу цыгану.

Костя проследил, в какое из сел увез отец ее избранницу, и, каждый вечер, оседлав коня, отправлялся к ней на встречу.

Их взаимная симпатия вскоре стала известна как отцу Лизаньки, так и самому Барону.

Сказать, что тайные встречи пары привели в бешенство обоих отцов – это не сказать ничего.

Костю отливали водой после того, как отец исхлестал его вожжами.

Лизаньку заперли в доме и не выпускали на улицу ни на секунду. Девушка отказывалась есть и чахла на глазах. Костя угрюмо стучал молотом в кузне и смотрел на отца исподлобья.

Барон понял: для того, чтобы «наставить сына на путь истинный», табор должен уходить. Может тогда юноша забудет белокурую казачку.

О своем решении Барон объявил ромам.

Те, поворчав немого, не желая куда-то перемещаться на зиму глядя, все же начали собирать скарб и готовиться в дорогу.

Вечером первого дня пути, когда табор расположился на отдых, Барон понял, что старшего сына с ними нет.

Не сказав никому ни слова, он оседлал коня и помчал обратно. Искать непутевого отпрыска и попытаться вернуть его обратно.

Нахлестывая нагайкой каурого жеребца, Барон мчал по направлению к станице, когда, не доезжая несколько километров, заметил слабый, мерцающий огонек костра под раскидистым явором, невесть как выросшем в безбрежной степи.

Барон осадил коня и тихим шагом подъехал к костру.

Его сын, его первенец, тот, кому он хотел передать и власть и опыт, сидел у костра и грустно ворошил уже подернутые пеплом огоньки.

Барон обвязал вокруг явора поводья, подошел к костру, присел рядом с сыном…

О чем говорили отец и сын, какие доводы приводили друг другу двое взрослых мужчин – для всех и навсегда останется тайной. Их разговор слышала только Таврическая ночь и южные звезды. Но они умели хранить доверенную им тайну…

* * *

Ранним утром следующего дня Барон стучал нагайкой в ворота дома отца Лизаньки.

Недовольно протирая глаза, недоумевая, кого принесла нелегкая в такую рань, казак отпер калитку.

Барон толкнул едва открытый вход и, держа за руку сына, вошел во двор.

– Здоров будь, хозяин! Думаю, что уже знаешь, и кто я, и какая нужда к тебе привела.

Казак согласно кивнул. А что там было раздумывать? И так все ясно.

– Ну и чего ты, ром, хочешь от меня? – казак недовольно супил брови.