Со дна морского я вернулся, возненавидев всё, что мокро; я отряхнулся, словно пёс, от волн, влюбившихся в меня, и ощутил внезапно радость, — обрадовался, что причалил, стал первозданно сухопутным. Газетчики вперили тут же свой сумасбродный инвентарь в мои глаза и в мой пупок — валяй, сказали, по порядку, как будто я уже скончался, стал трупом профессиональным, не принимая во вниманье, что я всем существом стремился к движенью, прежде чем вернуться в кошмар заупокойных будней — уже я был готов к тому, чтоб снова погрузиться в море. Я не боюсь двоякой жизни с тех пор, как в детстве обнаружил порочность сердца моего, которое меня влекло к подводному существованью. Там живописи я учился, питаясь рыбой в донном доме, я под волнами шёл к венцу, хоть и забыл, какими были мои глубинные невесты, но, говоря по чести, дно — нетронутое захолустье; я отупел от жизни с рыбой, без происшествий и баталий, и рыба видела во мне лишь монотонного кита. Когда же мне взбрело на ум ступить на дюны Исла Негра, где стал я жить, подобно всем, — как тут же стали бить в мои колокола и задавать наиглупейшие вопросы о малозначащих деталях моей обыденной юдоли; что делать мне, как отучить неугомонных вопрошаек? Пойти к учёному — спросить: где я могу пожить в покое?