И это пройдет…

— Фу, мама старше папы всего на 3 года, какой последний шанс? — возмутилась Оля.

— Много ты понимаешь, женщине до 30 надо замуж выйти, ребенка родить, а лучше двух. В 30 уже поздно все это делать. Залежавшийся товар никто брать не хочет, — с чувством знатока, сказала бабушка.

— Это все стереотипы, — фыркнула Оля. Ее ужасно раздражали подобные взгляды на жизнь. Она считала, что совершенно не имеет значения, в каком возрасте женщина выходит замуж, главное, чтоб была настоящая любовь.

***

— Да выключи ты это, — попросила Мира, обращаясь к Мише, который не отрываясь смотрел на экран. «Марш миллионов» приковывал его взгляд.

— Что значит выключи, это же важное событие для нашей страны, как ты не понимаешь? — возмутился он.

— Что я должна понимать, ты уже несколько дней не отрываешься, не все ролики еще на YouTube пересмотрел? — втыкая иголку в ткань, спросила Мира.

— Не все, но ты вообще хоть немного слышишь, что говорят представители власти? Вот Песков заявил, что печень протестующих надо размазать об асфальт, — важным тоном сообщил Миша.

— Это кто? — не поняла Мира. — Юморист, который Машу Распутину парадирует? Какое мне дело до того, что всякие больные на голову говорят?

— Песков- пресс-секретарь председателя Правительства Российской Федерации, как ты можешь не знать? — презрительно спросил Миша.

— Зато я знаю, как пользоваться шуруповертом и молотком, — зло бросила Мира, — слушай, тебе заняться, я вижу, совсем нечем, так почини шпингалет на окошке, а то ставня постоянно хлопает. Или пластиковые давай поставим, ну сколько можно?

— Ну выбери сама, да закажи, от меня-то ты чего хочешь? — обиделся Миша.

Мира тяжело вздохнула. Так было каждый раз, когда она заговаривала о бытовых проблемах. Она отложила вышивку. Подошла к шкафу и распахнула дверцу. На полке сиротливо лежали пара ее кофт, джинсы, белье. Все остальное уже давно перекочевало в мастерскую. Она взяла спортивную сумку, начала складывать остатки. Миша продолжал сидеть за ноутбуком, не глядя на нее. Мира прошла в ванную, взяла косметичку, плойку, любимое полотенце с розовыми мышками. «Интересно, если я уйду и не скажу ему, как быстро он заметит мое отсутствие?» — промелькнуло в ее голове. Она вернулась в комнату:

— Миш, послушай меня, — позвала она.

— Слушай, я все равно ничего в этих окнах не понимаю, ты сама лучше меня это знаешь, — ответил он.

— Я не об этом, Миш, я ухожу, — ровным голосом проговорила Мира.

— А, ну ладно, у тебя примерки на сегодня что ли? — не понял он.

— Нет, Миша, я от тебя ухожу, — сложив руки на груди, сказала она.

В комнате повисла тишина. Миша отставил компьютер, с недоумением посмотрел на Миру.

— Во как, интересное заявление, — озадаченно произнес он, — что вдруг?

— Да так уж, тяжело мне и работать, и за тобой ухаживать, и домом заниматься, — ответила Мира.

— А это как же? — кивнув на ее живот, спросил он.

— Ну если ты в отношении своего ребенка используешь формулировку это, то какая разница? — рассудительно ответила она. — Я как-нибудь сама справлюсь.

— Это из-за свадьбы, да? — часто моргая, спросил Миша.

— Нет, давай не будем выяснять, почему да от чего? — садясь на стул, ответила Мира.

— Нет уж, ты скажи, очень хочется знать, что же это изменилось с Нового года, — недовольно пробурчал парень.

— Ну хорошо, я устала от тебя. От твоего бездействия, от равнодушия. Мне нужен мужчина, с которым я буду вместе, а не которого мне придется тащить на себе, — выпалила она.

— А я тебя не просил меня тащить, и, честно говоря, до того, как мы съехались, прекрасно справлялся с жизнью в одиночестве. Я учусь, работаю, чего еще надо? Извини пожалуйста, что у меня в семье нет плотников, что я ни разу карниз не вешал, плинтус не прибивал, бачок сливной не чинил! Но мне до тебя все это никогда и не требовалось. А потом ты меня еще и перед фактом поставила: «Ребенок, та-дам!» Не до фига ли ты всего хочешь? — возмутился Миша.

— Вот на этой прекрасной ноте, я предлагаю и закончить, — остановила его речевой поток Мира, — мне, кажется, что этого вполне достаточно, — девушка сама себе удивлялась, она много раз представляла, как может пройти разговор. Боялась, что начнет плакать, что ей будет пронзительно больно. Но кроме отупения и онемения кончиков пальцев она ничего не чувствовала.

— Да пожалуйста, — фыркнул он, — решила уходить- иди, кто же против?

— Чудненько, — сказала она, — ключи я на полке положу.

С этими словами она поднялась на ватные, припухшие ноги, взяла сумку и вышла в коридор. Ожидала ли она от него другой реакции? Определенно- да. Где-то в глубине души жила надежда, что он любит ее, и захочет что-то поменять. Но теперь, услышав ворох его претензий, девушка осознала, что поступает правильно. Потратить жизнь на человека, который не испытывает к ней даже благодарности, она готова не была.

***

Кроваво-красная зловещая луна поднялась на небо огромным диском. Дорога тонула во мраке наступающей ночи, только фары разрезали это плотное покрывало. Аня смотрела в окно, ее руки и ноги были ледяными. Весь день она ощущала себя так, будто умирает. Ее нежелание ехать в Аушвиц было небезосновательным. Война и зверства, связанные с ней, впились в сознание словно клещи. В салоне автобуса стояла тишина, кто-то спал, кто-то молча смотрел в окно. «Смогу ли я когда-нибудь улыбаться снова?» — подумала Аня. После того, как она увидела 500 га, предназначенных для умерщвления людей, жизнь замерла, остановилась. Как это возможно? Она поежилась, перед глазами предстала арка с надписью «Arbeit macht frei»⁴¹. Девушке казалось удивительным, что эта фраза является названием одного из трудов немецкого филолога Георга Антона Лоренца Дифенбаха. Мог ли он предположить, что слова, сложенные им, когда-то станут символом смертельного ужаса и безысходности? Выражение было задумано, как аллюзия на средневековый обычай «Stadtluft macht frei»⁴², по нему крепостные крестьяне, прожившие долгое время в городах, становились свободными. Но через 60 лет чей-то пытливый ум вложил в воздух свободы совсем другой смысл.

Проходя по дорожкам, засыпанным каким-то серым камнем, мимо столбов, между которыми натянута колючая проволока, Ане казалось, что она кожей чувствует, как бежит ток, готовый убить любого, кто прикоснется к забору. В каждом дуновении ветра, в малейшем колыхании воздуха ей мерещились призрачные образы погибших людей. Они выстроились в длинные ряды возле идеально ровных двухэтажных бараков, провожая пустыми глазами живых, с любопытством рассматривающих 10 блок, предназначенный для проведения медицинских опытов, и 11, в котором находилась лагерная тюрьма. Сторожевые вышки, стена для расстрелов, виселицы, отсыревшим деревом смотрящие на красные кирпичные стены бараков, газовые камеры, со следами от ногтей, впившихся в камень в момент агонии, шагнули навстречу, подтверждая масштабность фабрики смерти.

Экскурсовод рассказывал о сортировке узников. Для Ани не было секретом, что несчастных обреченных привозили в лагерь в вагонах для скота, кто-то умирал в дороге, кого-то отправляли в газовую камеру прямо с перрона. Девушка нервно сглотнула: «Может умереть сразу — это везение?» Память подсунула цитату прусского офицера, которую любил повторять ее учитель истории, ставя двойку мающемуся у доски ученику: «Лучше ужасный конец, чем ужас без конца». Каждый день в 4:30 утра люди отправлялись на изнурительные, а иногда и бессмысленные работы. Их жизнь была полностью подчинена воле бессердечных надзирателей, которые получали наслаждение истязая беззащитных узников: избивали палками, запирали в камерах 90х90, морили голодом, травили собаками, обливали холодной водой и оставляли на морозе. Глядя на трёхъярусные, хлипкие, дощатые нары, покрытые тонким слоем соломы, туалетные дыры в горле у Ани застрял ком, она понимала, что ни минуты бы не смогла вынести в таком месте. Горы обуви, одежды, очков, кружек, щеток, кисточек для бритья, протезов и даже волос возвышались в смотровых залах. Все, отобранное у пленников, когда-то хранилось в районе, называемом «Канадой», более 30 бараков доверху были наполнены вещами. Весь человек, попавший сюда, должен был стать продуктом, удовлетворяющим нужды Германии. Кожа на сувениры, волосы на ткани, кости и жир на мыло, пепел на удобрение.