И пусть их будет много

Теперь, когда матушки не стало, черствость, которую он проявлял в последнее время, мучила его. И брат был постоянным о ней напоминанием.

И в этот день, собравшись на прогулку, Людовик пригласил с собой только Мориньера и Филиппа - тем, кому он доверял.

Шел медленно. Думал.

Друзья двигались чуть позади. Молчали.

Обернувшись, король поманил вдруг Мориньера пальцем.

Сказал:

– Подойдите.

Когда тот приблизился, заговорил негромко:

– Вас очень любила и ценила моя мать. Вы единственный из придворных, кто не брезговал до последнего дня целовать ей руку. Вы один говорили с ней столько, сколько ей было надо. Расскажите, о чем вы говорили? Что беспокоило матушку в самые последние ее дни?

Мориньер понял. Он ждал этого вопроса давно - невозможно носить в себе такую тяжесть бесконечно. Проговорил:

– Королева-мать говорила, что безмерно гордится вами, ваше величество. Она говорила, что управлять государством - тяжкий труд. Кто не правил - тому не понять.

Король взглянул на него пристально:

– В самом деле?

– Да, ваше величество, - не моргнув глазом, ответил Мориньер.

Это была неправда.

Королева-мать очень огорчалась тем, что отношения со старшим сыном в последние месяцы так переменились.

– Он стал высокомерен и спесив, - сетовала она, сжимая пальцы Мориньера.
– Я чувствую в этом и свою вину. Я недодала ему любви, не научила быть снисходительным. Я хотела, чтобы он был набожен и благочестив, но и в этом не преуспела. Я знаю, вы любите вашего короля. Вы любили его и тогда, когда он был мальчиком. Не оставьте его и теперь.

Он обещал.

И сейчас, когда он отвечал на вопрос Людовика, он был уверен, что солгав, поступает правильно. Все надо делать вовремя: быть рядом, уважать, любить. Корить себя за то, что изменить нельзя - бессмысленно. А в некоторых случаях - даже вредно.

Мориньеру показалось, что слова его возымели действие. Во всяком случае, Людовик как будто обмяк, оттаял. Сказал вдруг:

– Я знаю, вы давно не были дома. Поезжайте. И возвращайтесь через пару дней.

Разрешение короля оказалось очень кстати. Скоро, думал Мориньер, ему придется покинуть Париж. И надолго, похоже.

Так что теперь было самое время заняться устройством Дени в колледж иезуитов.

*

Дени встретил Мориньера воплями радости. Скатился по лестнице, обхватил вошедшего судорожно, уткнулся носом. Мориньер едва успел прикрыть ладонью эфес шпаги, уберегая ребенка от травмы.

– Тише, тише, мой дорогой! Что за крики?
– улыбнулся.

Дени поднял голову, поймал взгляд. Ничего не говорил. Молчал и смотрел.

И Мориньер - молчал. Глядел в распахнутые глаза ребенка. Держал руку на его голове. Медленно водил ладонью по кудрям.

Вдруг почувствовал, как стало стесненным дыхание. Он отдал плащ и шпагу встретившему его дворецкому, присел на корточки. Прижал ребенка к себе.

Потом они ужинали. Сидели друг напротив друга. Дени глядел во все глаза. Не сводил взгляда. Не улыбался. Будто насматривался впрок.

– Как вы тут жили, Дени, все это время? Как вы занимались? Довольны ли вами учителя?

– Не очень, - опустил глаза мальчик.
– Завтра вам, думаю, все расскажут.

Вздохнул обреченно.

Мориньер не удержал улыбки.

– Может быть, вы меня сегодня как-то... ммм... подготовите? Расскажете сами?

– Мне кажется, не стоит, монсеньор, - произнес осторожно.

– Надеетесь, что завтра всплывет не все?

Дени заулыбался шкодливо. Кивнул.

– Ладно, - Мориньер поднялся из-за стола.
– Подождем до завтра.

Мориньер думал о том, что собирался рассказать Клементине о ее брате и не сделал этого. Понял, что ей в ближайшее время достанет хлопот и без этой новости. Отложил сообщение на потом.

Отослав Дени спать, отправился в кабинет. Сидел, смотрел на бушующее в камине пламя. Думал: два дня - это так мало!

Чувствовал себя без кожи - непривычно уязвимым. Будь у него возможность, думал, он ни за что не возвращался бы теперь ко двору. Поселился бы в этом доме или уехал прочь, в провинцию. Женился бы. Растил детей. И ни одного чужака близко не подпустил бы к себе и своей семье.

Сидел. Думал.

Знал: это пройдет.

Когда за его спиной скрипнула дверь, не обернулся. Подождал мгновение. Потом произнес тихо:

– Не стойте в дверях. Заходите.

Ступая на цыпочках по каменному полу, к нему медленно приблизился Дени. Одетый в ночную рубашку, с дурацким белым колпаком на голове он выглядел так забавно, что Мориньер не удержался - стянул с головы ребенка колпак, бросил его в кресло напротив, протянул руки. Дени вскарабкался ему на колени, прижался всем телом, обхватил Мориньера руками. Замер.

Мориньер ухватил ладонью ступни ребенка, пощупал, покачал головой.

– Не бродили бы вы по дому босиком, Дени.

Кивнул молоденькой няне, с облегчением обнаружившей своего питомца в кабинете хозяина:

– Пусть посидит. Принесите только что-нибудь укрыть его.

*

Следующее утро началось для Дени с неприятностей.

Мориньер вызвал его к себе. Сказал: