И тогда мы скоро полетим на Марс, если только нам это будет нужно
Шрифт:
Далее я пересказываю историю про подмоченные кровью и обрушившиеся статуи в Летнем саду. То есть, - обобщаю я, - камень под воздействием крови, равно как и кирпич, и штукатурка, рушатся а все металлические животные оживают и звереют. Поэтому и модный всадник сравнительно быстро оказался в крови: камень под ним растаял в ней. И египетские сфинксы у Академии художеств исчезнут. И все здания в Петербурге стали снизу подтаивать в крови, и все эти колесницы с шестёрками и четвёрками лошадей с ворот и арки опустились на кровь и принялись всех давить. И тех, кого не убили описанные существа на улице, скрыло в обрушившихся в кровь зданиях. И Шемякинские сфинксы, и Пётр Первый от Растрелли, и Николай Первый, и львы с золотыми крыльями - все присоединились к начатому мной кровопролитию...
– Алексей! Почему или зачем ты пишешь такую кровавую картину?
– спросила Вероника.
– А скажи, тебе интересно меня слушать?
– Да.
– Сегодня день рождения этого Города. Я же написал тебе кровью конец Петербурга. А зачем, почему?
– я и сам не знаю. Мне так придумалось,
И я окончил своё кровеобильное повествование:
– Кончится всё тем, что рухнут шпили Адмиралтейства и Петропавловского собора, и Александровская колонна, и Исаакий; и кораблик с Адмиралтейства поплывёт по морю крови, а два ангела, с Александровской колонны и шпиля Петропавловского собора, оживут и улетят. Куда, я пока не придумал...
На момент, когда я рассказал эту жуть, петербургскую жуть, я с девушками подходил к станции метро "Спортивная". И другая девушка, Невероника, смекнула, что Веронике больше такой "прицеп", как она, не нужен, и она тактично оставила меня с Вероникой наедине, быстренько-скомкано распрощавшись и нырнув в метро.
Тут пошёл дождь. Но Вероника не захотела меня оставить, по-прежнему желая увидеть, что же такое настоящая любовь по-моему. Я отстегнул свой зонтик, болтавшийся как хвост привязанным к сумке типа планшетки. Вероника встала ко мне вплотную под зонтик. Чтобы не мучить девушку-ангела дождём средней интенсивности, я предложил и ей спуститься в метро и поехать домой, но Вероника высказала своё желание всё-таки увидеть любовь по-моему. До дома Елены Петровны мы о чём-то говорили, в основном я, а она слушала. О чём - это секрет: те, сказанные мной, слова посвящены ей и только ей, и вдохновлены на их произнесение только ей. Мы дошли до дома Елены Петровны на Малом проспекте. И я начал ждать, и Вероника со мной, когда кто-нибудь откроет входную дверь парадной с домофоном. Мы стоим под зонтом, идёт дождь. После нескольких минут стояния, в которые Вероника начала дрожать от холода, что объяснимо: у неё был голый живот, - я решил форсировать события, не дожидаясь открытия входной двери парадной. Недалеко была помойка, и я там взял коробку от телевизора из плотного многослойного гофрокартона и какой-то ящик, поднёс их под окно комнаты Елены Петровны. Напоминаю, Она живёт на первом этаже, расположенном не высоко - не низко, средне, так, что, если подставить коробку под окном и залезть на неё, то можно рукой достать до форточки вверху окна Её комнаты. А ящик я вложил внутрь коробки для подстраховки, чтобы коробка не сложилась совсем под моим весом. Веронике, стоящей под зонтиком, уже становится смешно, как только я объяснил ей, что намереваюсь передать туфли Женщине через форточку, отказавшись дожидаться открытия двери парадной по причине дождя и того, что Вероника замёрзла. Я взбираюсь на коробку, карабкаясь руками по водосточной трубе, расположенной рядом. Коробка проминается, но мне всё равно хватает высоты, чтобы достать до оконной форточки. Тут я достаю туфлю из полиэтиленового мешка и начинаю её просовывать в приоткрытую форточку, отодвигая ею стекло. Я делаю это относительно медленно, так что прежде, чем я просунул туфлю полностью, к окну изнутри комнаты, раздвинув жалюзи, успел подойти какой-то мужчина средних лет, и он стал рукой выпихивать наружу эту проталкиваемую мной внутрь туфлю. Мужчина выпихивает её и при этом с тоном возмущения-негодования говорит:
– Не надо сюда ничего совать!
И неожиданно увидев сквозь окно незнакомого мужчину я перестаю сопротивляться, и мужчине удаётся выпихнуть туфлю обратно мне в руку. И от того, что я неожиданно его увидел, светлый образ Елены Петровны моментально померк в моих глазах, как будто её (больше не могу писать про неё с большой буквы) облили грязью.
И вот, я ещё стою на коробке у окна, и снизу позади меня раздаётся смех Вероники, и я соображаю, что вот она, моя новая пассия - Вероника, так что боли, от того что я только что мысленно расстался навсегда с Еленой Петровной, я не испытал. Нет, напротив, меня охватила радость от открывающихся перспектив новой любви, которая, я понял, могла разгореться между мной и Вероникой в результате нашего с ней знакомства. Так что спрыгнул я с коробки уже с новым чувством к ней, и мне также стало смешно: я засмеялся вместе с ней над только что разыгранной мной сценой. Как говорится, королева умерла, да здравствует новая королева! То есть да здравствует Вероника!, ибо Елена Петровна для меня только что умерла. И мне было радостно, что моя новая пассия так прекрасна. И я особенно радовался тому, что девушка-ангел так юна. С радостной улыбкой я спросил Веронику, стоящую под моим зонтом:
– Ну, что, видала? Теперь у меня её нет, но, кажется, у меня появилась ты! Пойдём гулять дальше или тебя проводить домой, ведь всё-таки дождь?
– Ты что, гонишь меня?
– Нет, просто действительно дождь. Но я не хочу с тобой расставаться!
– И я!
– Тогда пойдём на Неву!
По пути на Неву я выяснил у Вероники, что она выпускница школы, то есть заканчивает сейчас одиннадцатый класс, и ей сейчас 17, почти 18, без недели. Я назвал ей свой возраст: 35. он её не испугал. Я сам для себя понял, что Вероника девственница, и поэтому в обращении с ней я решил ничем не намекать ей на интим. Мне было и так хорошо с этим Божественным созданием. Ей со мной тоже. Полагаю, что чудесным образом её притягивал ко мне мой ангельский наряд: ей хотелось быть рядом со мной,
этаким дэнди, чтобы все вокруг ей завидовали, что она - со мной.Под одним зонтом вместе с ней, прижавшейся ко мне, мы доходим до Невы и становимся у парапета набережной. О чём-то воркуем как голубки, о чём-то молчим. При этом мы всё время смотрим друг на друга глаза в глаза. И нам не скучно. Не скучно не только говорить обо всём или ни о чём, но и молчать, потому что нам хорошо друг с другом: мне нравится купаться в океанах её глаз, а ей, я чувствую, - в моих. А она всё дрожит, делая тщетные попытки сдержаться и не дрожать.
– Может, проводить тебя домой?
– опять я повторяю свой вопрос при виде её дрожи. Она повторяет свой ответ.
– Ты что, гонишь меня?
– Да нет.
– и после паузы я предлагаю: - Пойдём тогда кофе попьём для согрева, или чаю, здесь недалеко, - произношу я, имея ввиду квартиру моей тёти Надины, которая, я полагал, была бы не против моего визита к ней с девушкой. С девушкой ангельской внешности.
– Нет, я не хочу никуда идти, мне и так хорошо с тобой.
– Но ты же дрожишь от холода!
– Ну и что!
И мы продолжаем купаться, уже тонуть в океанах глаз друг друга. И ведь при этом мы думаем. Я думаю о том, что больше я пока ничего не могу предложить этой девчушке, кроме как восторгаясь её красотой смотреть на неё не отрываясь глаза в глаза. Также я пытаюсь предположить, о чём же думает она, смотря на меня. Может, ей просто приятно, может даже впервые в жизни так приятно, что на неё так смотрит мужчина, как смотрю на неё я, любуясь ею. А может, она думает о том, что же предложу ей дальше? Или она всерьёз меня не воспринимает в силу большой разницы в нашем возрасте. В 2 раза! Ужас!
– Или как прекрасно!
– Заиметь такую девушку. А реально ли это? Да, она юна, ей ещё надо учиться . но и у меня всё будет хорошо ещё не завтра. Но к тому времени, когда она отучится, в смысле: после школы, у меня, точно, должно уже всё быть хорошо. Так что, оцениваю я, у меня есть с ней перспектива. Я хочу в это верить и верю. И радость от обнаружения этой перспективы только добавляет искры в мой взгляд на неё. А ей, похоже, больше ничего от меня не нужно, кроме как стоять рядом со мной, ангелом во плоти, и чувствовать себя моей избранницей... А все прохожие на нас, естественно, смотрят.
Мы обмениваемся номерами наших мобильных телефонов, поняв, что нам это нужно. Причём, когда она достаёт свой мобильный, то в её сумочке я замечаю какую-то книгу и интересуюсь, что это за книга. Она показывает название. "Парфюмер". Автор Патрик Зюскинд. Я тут же вспоминаю, что несколько лет назад, когда у нас в стране эту книгу только издали, её мне рекомендовали прочесть мои мама и сестра, но я так и не прочёл, когда эта книга была у нас в доме. Теперь же я захотел непременно её прочитать, испытывая на лестничной площадке книжный голод.
– Сладкий ребёнок, - перевёл я фамилию автора Патрика Зюскинда на русский язык.
– Я знаю. Я хожу в немецкую спецшколу и увлекаюсь немецким языком.
Последнее сообщение мне было так радостно слышать! Вот она, родственная душа - Вероника! А у меня в кармане бушлата в тему нашлась "Маленькая грамматика немецкого языка" от немецкого издательства DUDEN. Я предложил Веронике обменяться на время нашими книгами, чтобы уж точно состоялось наше следующее свидание. Она с радостью согласилась, пролистнув мою книжицу, ведь указанная "Грамматика" была очень оригинальной по изложению. Обменявшись номерами телефонов и книгами, мы снова с радостью встретились взглядами, и присутствовавшие до этого улыбки на наших лицах растянулись ещё больше. У неё с белыми зубами, а у меня с сомкнутым ртом, так как я не хотел демонстрировать ей своё слабое место. "Да здравствует королева!"-пронеслось у меня в голове, а вслух я произнёс:
– Ты бы смогла стать моей королевой!..
Она промолчала - такова была её реакция на эту мою многозначительную фразу, попрошу её запомнить. После её произнесения я посчитал нужным закончить нашу прогулку немедленно - хватит морозить девушку! Мы расстались у станции метро, договорившись о встрече уже после сдачи Вероникой школьных выпускных экзаменов. Дождь продолжался, и поэтому после расставания с ней я прямиком направился на свою лестничную площадку на Набережной. Дождь, зарядивший после карнавала, оказался конкретным: он продолжался весь вечер до ночи, так что я на поиски пропитания в этот вечер с лестничной площадки не выползал, полагая, что на улице в этот дождливый вечер никто есть-пить не будет, и я ничего для себя не найду. И Вероникиных десяти рублей мне ни на что съедобное не хватит, так что и в магазин мне не пойти. Таким образом, прогуляв весь день и устав, я вечером не мог ни чем подкрепиться. Я был голоден. Да за лестничным окном шумит дождь. И на лестнице как-то сыро-влажно. Так что на ней в этот вечер мне было совсем неуютно. Я спустился со своей верхней площадки на последний, шестой, этаж, где было светло от электрической лампочки, положил на ступеньку фанерку, сел на неё и принялся читать "Парфюмера". Чтение этой книги увлекло меня, и я забыл на какое-то время про голод. Начитавшись вдоволь я поднялся к себе наверх. День закончился. Я лёг на лежанку и стал думать о том, как я его провёл. После воспоминаний о карнавале я вспомнил Веронику. И стал думать о ней. При мыслях о ней мне вспомнилась собака на Марсовом поле, которую мне захотелось называть Вероной. Совпадение ли это, моя встреча с молодой сукой Вероной и моя встреча с молодой девушкой Вероникой, совпадение ли отчасти их имён, или тут нечто более масштабное, непостижимое человеческим разумом: улыбчивая молодуха Веронка является предтечей улыбчивой молодухи Вероники?! Но почему собака?!?! Нет, на этот вопрос я не знаю ответа.