И тогда мы скоро полетим на Марс, если только нам это будет нужно

Далее регистраторша выясняет у меня, что я не из их района, то есть не из Адмиралтейского, что вообще я бомж, и поэтому отказывает в моей просьбе выдать мне направление на Пряжку. Больше мне идти некуда. Поэтому я ложусь на холодный кафельный пол в шашечку и начинаю громко звать на помощь:

– Мэй-дэй, мэй-дэй, SOS! Спасите-помогите! Мэй-дэй, мэй-дэй, SOS! Родина в опасности! Мэй-дэй... Государство - это я!

Из регистратуры выходит регистраторша, приводит ещё кого-то в белом халате, и они мне говорят:

– Вставайте и уходите! А то вызовем милицию!

– Вызывайте! если не хотите дать направление!

Довольно быстро приезжает милиция. Менты меня спрашивают, что со мной? Я им объясняю, что мне плохо, особенно голове, что мне некуда идти, потому что я бомж. Мент при мне обращается к медицинскому персоналу психдиспансера:

– Да выдайте вы ему направление, пусть идёт на Пряжку!

Только после этого обращения мне предлагают войти в кабинет. Там врач выписывает мне направление, спросив мои ФИО и адрес прописки. Кладёт направление в конверт и отдаёт его мне:

– С этим направлением вас возьмут в больницу.

Наконец-то. Я доволен. Мне осталось совершить последний бросок до Пряжки. Иду, временами прислоняясь к стенам домов. И вот на полпути до неё я чувствую, что мне становится легче. Постепенно, но становится. Давление, видно, начало понижаться. Как и обещали в Максимилиановской больнице. И вот я иду и думаю, а стоит ли мне идти туда, куда я иду? Ведь мне всё лучше и лучше. Легче и легче. Но ведь я с таким трудом добился этого направления в эту психбольницу!
– думаю я.
– Ладно, полежу, отдохну. Поем. Надеюсь, что моё пребывание на Пряжке не затянется как в первой психбольнице!

Охранник на больничной проходной читает направление с печатями больницы и врача-психиатра и пропускает меня внутрь. В приёмном покое больницы прохладно. И мне, после уличной жары и с нормализовавшимся давлением, становится совсем хорошо. Ещё не поздно уйти, - думаю я.
– Нет, полежу немного: мне, действительно, нужен отдых. Я сижу и думаю так, а меня тем временем регистрируют. После регистрации меня проводят в огромное помещение, где одиноко стоит ванна. Старухи-персонал предлагают мне раздеться и залезть в неё. Сажусь в ванну. И тут мне в область паха сыплют стиральный порошок! А затем его и на голову мне!!! То есть меня санитарно обрабатывают стиральным порошком, а не мылом. Бывает же такое! После мытья я переодеваюсь в больничную пижаму. Дают и больничные тапочки. Приводят на отделение. Тапочки, те, что дали в ванной комнате, просят сменить на тапочки отделения. Приводят в палату. Палата большая. Указывают на свободную койку. Моим соседом по койке оказывается мужчина лет пятидесяти - Михаил Юрьевич Кузнецов, установщик сигнализации в банках и других фирмах. От нечего делать мы с ним разговорились в этот же мой первый день пребывания на Пряжке, ведь я чувствовал себя хорошо!

Михаил на Пряжке оказался, в общем-то, случайно. Но, конечно, не до такой степени, как я. То есть он не псих, и не дурак, а белогорячечник. Причём можно спорить, была ли у него именно белая горячка в момент задержания. Но подробно о его личной жизни я рассказывать не буду. В общем, он порядочный человек. И как порядочного человека его очень сильно поразила моя история. Вся моя история. Уже известная тебе, мой читатель-избиратель. Моя история вплоть до сего дня, 10 июля 2006 года, включая мои мысли о воцарении в России. И он стал меня морально и материально поддерживать. Морально-это означает, что в беседах со мной он не опровергал мои выводы о необходимости реставрации Самодержавия во главе со мной, и не пытал меня о том, как я буду решать ту или иную конкретную проблему в стране, а разговаривал со мной обо всём на свете, в том числе о... ...В общем, обо всём. И я не чувствовал себя одиноким в стенах больницы, как было со мной в первой психбольнице, где я лежал по собственному желанию. Материально - это означает, что он делился со мной и "Беломором", то есть я не сходил с ума без курева, и вообще щедро делился со мной, я бы сказал, по-братски, или по-отечески, всеми своими продуктовыми передачами, а его, порядочного человека, по несколько раз в неделю навещали его порядочные жена и взрослая дочь, живущие поблизости, на Английском проспекте.

Итак, я попал в психбольницу, или дурдом, на Пряжке. И в этой больнице повторилась история: меня принялись лечить, давая таблетки (слава Богу, не делали уколов, как в первой больнице!), и лечащий врач не слушал меня во время своих обходов пациентов, то есть относился ко мне как к большинству пациентов, то есть я сделал вывод, что и здесь, не обращая на меня внимания, меня хотят продержать очень долго. То есть после пяти первых дней своего пребывания в больнице я уже начал жалеть о том, что сюда попал. Михаилу было проще. Ему был известен срок его пребывания в больнице: белогорячечников держат всего 3 недели, а затем выписывают на улицу. Из своих трёх недель Михаил успел отлежать в больнице 3 дня до моего прихода на отделение. Так что первые 18 дней мне было там не скучно. Один раз порядочная жена Михаила в передаче принесла двухлитровую коробку якобы с соком. На самом деле сок был заменён на приличный дорогой портвейн! Почему именно портвейн, да потому, что именно им лучше всего запивать бастурму (для тех, кто не знает: это вяленое мясо со специями), которая была принесена ею в этот же раз. Всевозможные фрукты и ягоды и минеральная вода также приносились его женой и дочерью. Но самым ценным гостинцем всё же оставался "Беломор". Так вот, этот Михаил, живущий рядом с Пряжкой, после своей выписки станет еженедельно, по субботам, навещать меня и приносить солидную продуктовую передачу, морально меня поддерживая.

Читатель-избиратель, ты уже понял, что меня продержат на Пряжке долго?

Я ведь подробно рассказал Михаилу про себя, поэтому и про желающего мне помочь Диму Блюменталя, находящегося в Германии на ПМЖ, я также рассказал. Я выразил Михаилу своё сожаление, что не могу связаться с Димой по телефону. На что Михаил ответил мне:

– Почему бы и нет? Ты мне дай адрес своей тёти, напиши, как её зовут, и я приду к ней на Набережную, расскажу ей, где ты, и возьму у неё твой мобильный телефон с зарядкой, и принесу сюда, и незаметно передам тебе их под столом на следующем свидании. И ты позвонишь в Германию своему Диме!

Следует отметить, что мобильные телефоны на Пряжке в отделениях на руках у пациентов были запрещены. И Михаил принёс и передал мне мой мобильник с зарядным устройством! И я набрал Димин номер телефона в Германии и повесил трубку. Он мне тут же перезвонил. Естественно, что он поразился моими перипетиями в последнее время. И пообещал мне помочь выехать в Германию, как только я выйду из дурдома (психушки).

Михаила Юрьевича Кузнецова выписали, и мне стало совсем одиноко среди дураков и психов - и поговорить, что называется, стало не с кем. А врач всё игнорировал меня на обходах. Потом он ушёл в отпуск, и другой врач, подменяющий его, на обходе дал мне понять, что выпиской не своих пациентов он не занимается, то есть мне надо ждать выхода из отпуска своего врача. Прошёл месяц. Вышел на работу из отпуска наш врач. На обходе он мне сообщил, что записал меня в очередь на энцефалограмму головного мозга, и мне надо ждать подхода моей очереди. Очередь подошла. Мне на голову надели "шапочку" из проводов и предупредили, чтобы я не кашлял и вёл себя тихо-спокойно, пока подключён к "шапочке". Но я не сдержался и кашлянул. Меня заругали, но переделывать энцефалограмму не стали. После снятия энцефалограммы на обходе врач мне сказал, что надо ждать обработки данных. Опять жду. Данные обработаны, теперь врач решил показать мою энцефалограмму профессору. А профессор в больнице не сидит, а лишь изредка приходит. Теперь я жду прихода профессора.

Тем временем психи меня застучали, что у меня в палате есть мобильный телефон. Приходит медсестра и забирает его у меня. А в следующий приход Михаила Юрьевича его ко мне не пускают, говоря, что не положено бывшим пациентам навещать пациентов действительных. Я не выдержал и обозвал не пустившую ко мне Михаила Юрьевича старшую медсестру нехорошим словом, кем на самом деле она является. Приводить слово не буду. Сестра обиделась до такой степени, что приказала сатрапам из психов привязать меня к кровати в качестве наказания. Сатрапы с радостью принялись исполнять приказание. Работали они со рвением, то есть привязали меня крепко, так что я едва мог пошевелиться. А если честно признаться, то телефон мне был больше не нужен, так как звонить мне было больше некому.

Пришёл профессор в больницу. Меня показывают ему. Был типа консилиум., ведь кроме профессора присутствовал мой врач с отделения и ещё какой-то другой врач. Мне задавали вопросы. Я отвечал. В какой-то момент, когда я говорил, профессор наклонил голову вбок и спросил тихо другого врача:

– Вам не кажется, что у него кривой череп?
– и он вместе с другим врачом пристально уставились мне не в глаза, а мимо них-на мой череп.

– А вот смотрите, какая у него интересная энцефалограмма: какой всплеск!-тыкает врач профессору на мою энцефалограмму.

Я понимаю, что этот всплеск образовался от того, что я не сдержался в душном помещении, где мне снимали энцефалограмму, и кашлянул.

А вопросы мне задавали всякие. В том числе, что я буду делать после выписки из дурдома, как я буду жить дальше? Мне было сложно дать лаконичные ответы врачам. И я чего-то говорил, что это не дело врачей, которые должны лечить и только, и что я намерен писать Книгу. Зачем писать - тоже объяснил. Но не знаю, поняли ли они меня правильно в отношении Книги. О своём президентстве и царствии я, естественно, не заикался: боялся, что, точно, сочтут психом и не выпишут. Результата беседы мне в глаза не сказали, а просто увели из кабинета на отделение. А через пару дней (почему не сразу?
– не знаю) врач отделения говорит мне: