И тысячу лет спустя. Трэлл

— Ла-а-а-да, — протянула Любава сладко, рассматривая девушку с бронзовым венцом. — Она такая красивая, Олежа!

Мирослава сделала еще один шаг назад и тем обеспокоила словена.

— Варяжское море, — проронила она вдруг. — Это не море вовсе. Вы так называете Ладожское озеро…

Еще один шаг назад. От Любавы и от Олега. От языческого идола и от хоровода вокруг него.

***

— Дорога жизни… Ладожское озеро…

Перед глазами чужестранки старые воспоминания заиграли новыми красками. Линн, бегущая к реке. Линн, говорящая на русском. Линн, шедшая ребенком по Дороге жизни через Ладожское озеро...

— С 1942 многих детей вывозили из Петербурга через Ладожское озеро... — она заговорила сама с собой, смотря сквозь Олега. — Это было опасно... ведь немцы бомбили... Лед ломался... Целые машины шли ко дну...

Мысли Мирославы вновь завели ее в тот уголок воспоминаний, где она была с мужем. После бани, что пришлась ей совсем не по душе, бабушка мужа напоила их травяным чаем, как подобает каждой уважающей себя русской бабушке. Она пережила блокаду, будучи еще ребенком, но не потеряла любви к жизни и сердечной доброты.

— Ой, милые мои, — Нина дрожащими руками поставила заварник на стол, застеленный цветастой клеенкой. — Тяжко было. Я тот день... по сих пор помню... Как мы с старшей сестрой проснулись... а мать наша лежит и глаза не открывает... Мы к нашей соседке по коммуналке бежать... говорим, мама не просыпается... так нас на следующий же день в какие-то машины погрузили, отправили... из Петербурга-то... Сироток теперь…

— Ба... может, не надо? Опять сердце заболит, — Александр погладил ее по морщинистой руке, встал и помог справиться с чаем, разлив его по кружкам.

Мирослава слушала не моргая. Она обвила пальцами красную чашку в горошек.

— Это еще с Советского Союза, Мирочка, чашки-то... — Нина улыбнулась, ее глаза заблестели. — А ты знаешь, что такое Советский Союз-то?

Старушка села напротив своего внука и отпила чаю.

— Конечно знает, ба, — шутливо закатил глаза Александр. — Мира у нас будущий историк, и ее родители приемные — русские…

— Не называй их так, — прошептала Мирослава смущаясь. — Бабушка, что же было дальше?

— Ох, — и тяжело, и радостно вздохнула Нина: она была счастлива рассказать о самых несчастливых днях. — А вот и ехали мы... Я и моя сестра, Нина да Лина... царствие ей небесное... Караваном шли машины... Да уж апрель был... и лед таял... Я помню, как из-под колес вода фонтаном хлестала... И вот в нашу первую машину снаряд попал… в кабину к водителю... Все, как во сне... Лед затрещал, мы и ко дну пошли... Вроде как все выжили, кроме водителя, да вот только сестричка моя, Линочка, утонула: ее тело сыскать не могли, а времени не было... нужно уж было добраться до другой стороны... Я ее и не помню совсем теперь... Я потом шесть лет в детдоме в Бишкеке жила... меня отец... твой, Саша, прадед, вернулся с фронта и нашел... Так и жили... я да папка.

— Мне так… жаль...

Мирослава не могла говорить. Она смотрела на бабушку Нину, которая совсем не плакала. Отнюдь. Она будто вспоминала те дни с нежностью и благодарностью.

— А эти на меня обижаются, что я их к воде не пускаю! — посмеялась бабушка Нина, жалуясь на внука и дочь. — А знали бы они, какая страшная штука эта вода!

***

— Вода — страшная штука… — пробормотала Мирослава будто в трансе.

Олег коснулся ее правого плеча, и она очнулась. Девушка отпрянула от словена, сорвалась с места, словно птичка с ветки, и бросилась прочь к реке. Она бежала так быстро, как только могла. Теперь это была ее Дорога жизни. Она спешила домой. Спешила к мужу. Если судьба решила подбросить ей головоломку, то она ее решила. Она обыграла смерть. Сердце выскакивало из груди.

По пути Мирослава сбросила с плеч шкуру и бронзовый венец с головы. Немного погодя Олег поспешил за ней, попутно подбирая вещи. Он не сразу сообразил, что задумала чужестранка, пока та не подбежала к реке. Мирослава с трудом сняла с себя зимние скандинавские полусапожки, поскользнулась и упала.

— Стой! Погубишь себя!

Олег спускался за ней. Мирослава осталась в одном льняном платье. Она ступила босиком на весенний лед там, где он еще оставался едва целым. Пальцы покраснели, их свело. Из общины до сих пор доносилось ритуальное пение. Костры едва-едва освещали реку, и Олег видел лишь тусклое белое пятно, перемещающееся по льду. Мирослава искала прежнюю прорубь, но в темноте найти ее было невозможно. Волхову, двести метров шириной, не было конца и края.

— Не дури! Остановись!

Грозный голос Олега разнесся эхом: она прежде не слышала у него такого тона. В одном из слабых мест лед под Мирославой затрещал. Она сочла этот звук за сигнал.

— Здесь... Сейчас... Домой... Второй раз умереть нельзя, — успокаивала она себя, готовясь уйти с головой в ледяную воду.

Мирослава остановилась посреди реки. Она ждала. Олег мчался к ней, оставив на берегу вещи и оружие, чтобы не уйти под лед. Он приближался. Мирослава не могла позволить этому варвару помешать ей. Она несколько раз прыгнула на месте: лед затрещал, но никак не поддавался. Вероятно, она нашла самое сильное и твердое место. От холода пальцы ног совсем не слушались и потеряли всякую чувствительность. Она вспомнила вдруг о Бруни, что скребся у той самой проруби два дня тому назад. Он все знал. Он знал, как вернуться домой. Он пытался сказать ей, а она не слушала и не смотрела. Жив ли он теперь? Быть может, давно ждет ее, свернувшись клубком у двери в питерской квартире? Быть может, он вовсе не упал с ней тогда, а был лишь призраком? Проводником, что дает подсказки?

Она вспомнила о Райане, который был на грани жизни и смерти по ее вине. К горлу подступил ком. Стыд разъедал сердце. В затылке началось покалывание. Однако страх был сильнее. Она закричала, что было мочи, упала на колени и застучала кулаками по льду. Она вернется домой, а Бруни, как обычно, будет ждать ее на кровати. Она вернется и перепишет книгу, и тогда Райан будет в безопасности. Она сделает его сильнее, чем прежде. Она накажет виновных в горе его сестры. Она даст им встретиться, и все встанет на свои места. Мирослава продолжала барабанить по льду. Она вернется домой, чтобы спасти Райана, как бы сильно она на самом деле не хотела возвращаться домой без него. Торчащие куски разбитого льда разрезали кожу, которую она больше не чувствовала. Олег приближался, и тогда Мирослава соскочила с места и побежала дальше, вглубь реки.

— Оставь меня! — донеслось до него эхом.

Она бежала из последних сил и оборачивалась на Олега. Легкие, полные холодного воздуха, стали тяжелыми и ощутимыми внутри груди.

«Вот почему Линн бежала. Она бежала домой. Она бежала к воде. Тогда, перед смертью, Лина говорила вовсе не о Варяжском море, а о Ладожском озере, а значит, вода может перемещать только в том месте, из которого ты пришла, — решила Мирослава. — Осталось совсем чуть-чуть».

— Линн не смогла добежать. Я смогу, — решила она вслух и сделала последний рывок, чтобы ускориться.

— Не дури! У Волхова сильное течение в этом году! Остановись!

— Нет! Замолчи! — рявкнула в ответ Мирослава. — Я все исправлю! Я испра…

Последнее слово она не договорила. Во тьме Мирослава случайно шагнула с края льда в ту самую воду, которую так отчаянно искала прежде, ударилась затылком о кромку льда, потеряла сознание, и ее тело исчезло в черной воде.

Так сбылся ее сон. Первый вещий сон. Сон настоящей вёльвы.

Глава 16. Cколль и Хати

Харальд первым обнаружил пропажу вёльвы из темницы. А все потому, что уже третий день ждал ее смерти, ждал увидеть ее труп, но никак не пустое место и болтающуюся цепь. После драки с братом он тут же пересадил Райана в соседнюю темницу, чтобы вёльва не могла рассказать ему больше, не могла дать ему почувствовать себя сильным, не посадила в его голову семя самовольства и вольнодумства. Затем он просил Иттан подготовить для него некое снадобье. Иттан, хорошая знахарка и травница, сделала это, не задавая лишних вопросов. А когда же Синеус добавил то снадобье в похлебку, Иттан поняла, кому она предназначалась. Из таких худых и ржавых мисок кормили только пленников и собак.