И тысячу лет спустя. Трэлл

Райан был христианином. И даже если бы в нем проснулось нечто природное и естественное для мужчины такого молодого возраста, он бы просто закрыл глаза и стал молиться. И если бы то не помогло, то наказал бы себя ударами плетью, занялся бы самоистязанием.

Конунг победил в схватке, и Харальд остался лежать на боку, сплевывая кровь. Рёрик пошатнулся, утер рукавом сломанный нос, прошипел, взглянул на Райана и небрежно, совершенно равнодушно отдал приказ вернуть обоих в темницу до тех пор, пока Марна не раскроет себя.

***

Судороги сводили мышцы Мирославы, кости будто ломались, а кожа горела. Но то было несколько часов назад. Теперь она была спокойнее воды в знойный безветренный день. Мирослава была там, где хотела быть. Дома. Она видела мужа, что ждал ее на той стороне реки, — оставалось только перейти через нее, но лед совсем растаял. Вода была холодной, почти черной, гудела. Волны злобно вздымались. Мирослава всмотрелась в силуэт мужа, который звал ее рукой.

— Саша! — крикнула она, но из груди вырвался лишь болезненный хрип. — Саша! Я здесь!

Он кричал что-то в ответ, но ветер предательски уносил его голос в другую сторону. Мирослава сделала первый шаг в воду. Пальцы на босых ногах свело. Нужно было плыть, но река, ширина которой двести пятьдесят метров, лишь ждала момента, чтобы поглотить Мирославу раз и навсегда, сожрать ее, вобрать в себя.

— Саша! — вновь крикнула Мирослава, зовя мужа на помощь, но тот не колебался и продолжать стоять на месте как вкопанный.

— Я боюсь воды, Мирослава! — наконец, донеслось до ее ушей. — Плыви сама! Тебе нужно плыть!

Она вошла в воду по талию. Платье намокло и прилипло к белому исхудавшему и уставшему телу. Живот покрылся мурашками. Гудящий ветер заставлял зубы стучать от леденящего холода. Мирослава думала, как бы ей перебраться на другой берег, но в легких не хватало воздуха, ноги немели.

— Плыви! — повторил голос с противоположного берега.

Мирослава сделала глубокий вдох и нырнула в воду. Каждое движение руками давалось с трудом. Ей казалось, чем быстрее она плыла, тем быстрее отдалялся от нее противоположный берег, будто он был заколдован. Вода была тяжелой, вязкой, словно теперь это была вовсе не вода, а масло. Мира вынырнула и задержалась на поверхности, чтобы найти мужа глазами. Берег оказался пустым, тогда она повернулась к другому, но и там никого не было.

— Саша! Саша!

Мирослава барахталась посреди ледяной реки, пытаясь сориентироваться в пространстве. Вода жадными волнами тянула ко дну и хватала девушку за подол платья, будто внизу находились десятки рук, будто все утопленники и утопленницы Волхова собрались в одном месте и просили Мирославу присоединиться к ним, пополнить их ряды.

— Саша! Са... — она не успела договорить, как вдруг захлебнулась.

Мирослава сдалась, и ее тело ушло под воду. То было для нее не впервой. Она будто оказалась в одной из комнат ада, и отныне ей придется проходить через это изо дня в день. Утонуть и быть спасенной, чтобы вновь утонуть. И нет этому конца. Нет ни жизни, ни смерти. Она помнила эти ощущения. Они были ей знакомы. Она знала, что через несколько мгновений чья-то сильная рука подхватит ее за талию. То будет рука Олега. Как и в первый раз, так и сейчас. Он всегда будет рядом, чтобы не дать ей пойти ко дну.

***

— Саша! Саша! — вновь выкрикнула она, почувствовав, что легкие ее стали свободными.

— Все хорошо, все хорошо, — торопливо проговорил неизвестный мужчина, не в силах скрыть радость.

Мирослава открыла глаза. Знакомое лицо глядело на нее сверху. Олег вытер пот со лба Мирославы и погладил ее мокрые волосы, которые можно было выжимать от пота.

— Получилось, — прошептал он с благодарностью. — Ты жива.

Понадобилось с минуту, чтобы девушка пришла в себя, вспомнила, кто она и где находится. И как только она осознала свое положение, из ее глаз градом посыпались слезы. Нет ни мужа, ни реки, ни прежней жизни. Она все там же, в сырой темнице, и видит из ниоткуда взявшегося Олега, которого хотела бы видеть лишь на страницах своей книги.

— Райан, — тихо позвала она своего друга и огляделась по сторонам, чтобы найти его взглядом. Трэлла не было. — Где Райан? Где Райан?

В темницу вошла женщина. Скорее всего, она давно стояла за дверью и ждала, потому что Мирослава не слышала шагов. Она была встревожена и торопила словена.

— Пожалуйста, уходите немедленно.

— Сейчас, — Олег вытащил острый нож, чтобы им отвинтить цепь от стены. Трогать шею Мирославы он не стал, и она так и осталась в тяжелом ржавом ожерелье, которое давно натерло кожу до кровоподтеков. — Сделаем это позже. Еще пораню тебя.

Олег вынес Мирославу на руках из темницы, но снаружи она попросилась сама встать на ноги. Шел пятнадцатый день, как ей приходилось лежать и двигаться ползком на коленях. Олег подвел ее к своему коню и протянул руку.

— Хощеши ли?

Мирослава вдруг поняла его. За полторы тысячи лет много воды утекло: какие-то слова остались, какие-то полностью поменяли свое значение, какие-то и вовсе звучали по-чудному, и потому древнерусский не имел ничего общего с русским, который знала она. Мира, наконец, кивнула и положила руку на его ладонь. Олег помог ей забраться на коня, а затем ловко запрыгнул сзади. Она ухмыльнулась и едва слышно прошептала:

— Уж не тот ли это конь, от костей которого ты погибнешь?..

— Ась? — послышалось за ее спиной.

Олег натянул поводья и заставил жеребца ускориться: он не хотел медлить. Увозя девушку из крепости, словен подписывал себе смертный приговор. Но Олег был бы не Олегом, если бы не знал, как найти то самое, что в двадцать первом веке назвали бы «мелким шрифтом», чтобы обвести Рёрика вокруг пальца и выйти сухим из воды. Как только конунг узнает о его поступке, у него будет веская причина развязать войну.

«Мое оружие — слово», — повторял он одно и то же всякий раз, когда вступал в конфликт.

Мирослава заметила, как приятно и свежо пах Олег, и это было странно. От его одежд и рук исходил тонкий растительный аромат. Он был знаком. Она слышала его прежде.

— Березовый веник... — неуверенно проговорила Мирослава, едва прикоснувшись к его руке, которой он держал поводья. — Баня? — уже громче обратилась она к Олегу.

— Баня?.. — повторил он за ней и улыбнулся.

Мирослава потерла руки, будто мыла их, а затем поднесла к лицу.

— Мовница! — мягко посмеялся Олег.

И вот так она говорила с мужчиной, которого, казалось, прежде ненавидела. Говорила о том, что ее волновало сейчас меньше всего. Говорила тихо, устало, вполголоса и равнодушно. Никаких эмоций не было на лице Мирославы. Говорила о самом простом и самом ненужном, едва избежав смерти в третий раз. И эти разговоры о мовницах казались сейчас настоящим спасением.

Девушка знала о той части словенской культуры, о которой мог знать только бывавший в ней. Это радовало Олега. Теперь незнакомка казалась ближе, чем прежде. Мирослава знала о русских банях много только потому, что много о них читала. Они топились по-черному: словене еще не додумались изобрести дымоход. Дело это было опасным, ведь весь дым оставался внутри, а стены покрывались копотью и сажей. Олег принимал баню каждый день. После приготовления еды убирал золу из теплой печи, настилал солому, ложился внутрь и парился. Несколько раз на неделе он просил другого мужика, а то и женщину, заварить березовый веник и хорошенько похлестать его уставшее тело. Находясь в одном помещении, парились все от мала до велика: и дети, и женщины, и мужчины. Веником прикрывался лишь самый стеснительный, да и то, если было чего стыдиться и что скрывать: быть может, какое уродство или болезнь. Мирослава зашла в русскую баню лишь раз — у своей будущей свекровки, матери Александра, а спустя пять минут, красная и горячая, выбежала из нее, назвав все это дело варварством.