И восходит луна

Грайс увидела, как в окно светит серебряная, круглая луна.

– Ты должен понимать, Кайстофер. Нет ничего постыдного ни в чем. Ни в чем нет страдания. Тебе стыдно?

– Да, папа.

– Не должно быть. Иди сюда.

Кайстофер встал. По лицу его была размазана помада. Он подошел к отцу, камера дернулась, когда Ионатан отвесил Кайстоферу пощечину. Голова его дернулась, но он не заплакал.

– Что ты хочешь сделать?
– спросил Ионатан.

– Я хочу спать.

– Ты слишком ригидный. Мне это не нравится, ты держишься за все эти правила и расписания так, будто они что-то значат.

Перед камерой блеснул нож, который Ионатан продемонстрировал на ладони.

– Сейчас я буду выковыривать тебе зубы. Тебе страшно?

– Да, папа.

– Что ты хочешь сделать?

Кадр прервался, и Грайс снова увидела надпись "День". Они ехали в машине. Камера была закреплена около бардачка, и Грайс видела половину Ионатана, его руку в изящном полосатом рукаве пиджака и кончик его улыбки, и половину Кайстофера, сцепившего руки в замок и выпрямившегося.

– Мы с тобой едем за город, парень. Ты рад? Я думаю, тебе надо развеяться. Ты все учишься и учишься, малыш, а тебе нужно отдыхать.

– Да, папа.

Некоторое время они ехали молча, шумела дорога, почти не фиксируемая камерой. А потом Кайстофер спросил:

– Зачем ты делаешь все это со мной?

– Что? Везу тебя за город? Я хочу, чтобы ты отдохнул!

– Нет. По ночам, папа, когда полнолуние. Зачем ты меня мучаешь?

Ионатан поцокал языком.

– Опять начинается, Кайстофер? Я тебя не мучаю.

– Но ты мучаешь меня.

– Ты все выдумываешь. Милый, разве тебе не хватает внимания? Я хочу только, чтобы ты был счастливым. Ты мой любимый сын, я сделаю для тебя все. Все, что захочешь.

Ионатан протянул к нему руку, но Кайстофер сказал очень резко:

– Не трогай меня, пожалуйста.

И когда Ионатан отдернул руку, Кайстофер сказал:

– Спасибо.

Надпись "Ночь" стала привычной, Грайс уже ожидала ее увидеть. Кайстофер, на этот раз одетый совершенно обычным образом, зато окровавленный - его рубашка казалась полностью красной, крушил комнату.

– Чего ты хочешь?
– спрашивал Ионатан с интересом. Кайстофер разбивал фарфор, топтал игрушки, пачкал кровью простыню, срывая ее с кровати. Он кричал, громко, бессловесно.

– Чего ты хочешь?
– снова спросил Ионатан.

– Заткнись!
– крикнул Кайстофер.
– Не хочу с тобой разговаривать.

Он топтал осколки чашечек и вдруг засмеялся.

– Раз я все это выдумал, - он взял в ладонь горсть осколков и швырнул в Ионатана.
– То я все могу здесь! Это мое воображение! Мой мир!

– Что ты такое?
– спросил Ионатан тем же тоном, которым задавал предыдущие вопросы.

– Все!
– закричал Кайстофер. Люстра над ним взорвалась дождем из осколков, но свет не исчез.

– Хорошо, мальчик. Теперь я доволен тобой. Так чего ты хочешь?

– Я хочу играть.

И Ионатан передал ему в руки нож.

На этом запись закончилась - никаких завершающих пояснений - диск просто перестал воспроизводиться. Грайс погрузилась в окровавленную воду полностью, чтобы смыть слезы. Она пробыла под водой минут пятнадцать, чувствуя боль в легких, разрывающихся от вдыхаемой ей воды.

Кайстофер не заслуживал подобного. Никто не заслуживал. Грайс стало стыдно - она хотела умереть из-за вещей куда менее чудовищных. Вынырнув, Грайс осторожно вытащила из дисковода диск, положила на столик у раковины, проверила соединение ноутбука с зарядкой, а потом небрежным движением столкнула его в воду.

Что было дальше Грайс помнила только очень формально - невыносимая боль, дрожь во всем теле, а еще, кажется, она откусила себе язык, по крайней мере, когда Грайс с трудом выбралась из ванной, она увидела плавающий в воде кончик ее языка. Во рту все было в порядке.

– Я непобедима!
– засмеялась Грайс. А потом вспомнила, что не переписала все важные данные (иными словами книги по фармацевтике и фэнтезийные романы) на флешку. Мысль о потере своей библиотеки задела ее больше, чем боль от электричества. Эскапизм обуславливал ее ценности значительнее, нежели инстинкт самосохранения.

Первым делом Грайс вернула диск на место и спрятала ключ.

Потом некоторое время стояла посреди окровавленной комнаты, понимая, что уборка ей предстоит долгая. И даже одеть было нечего - она должна была помыться во второй раз, чтобы не испачкать халат.

Грайс стояла совершенно обнаженная посреди их аккуратной комнаты, где взгляд то и дело натыкался теперь на мерзкие, алые пятна. Нужно было озаботиться полиэтиленом, емкостью для крови и вообще быть аккуратной, но Грайс не хотелось. Она чувствовала себя такой сильной, она только что совершила все свои фантазии о самоубийствах и чувствовала себя прекрасно. Грайс раскинула руки и принялась кружиться на месте, оставляя на полу капли воды. В этот момент дверь открылась, Грайс взвизгнула:

– Я не одета!

Она схватила с кровати одело, замоталась в него, как культистка в свой балахон.

На пороге стояли Маделин и Лаис. Лаис присвистнул, причем очень громко, так что Грайс захотелось зажать уши. Во рту у него был какой-то белый, похожий на мел кружочек.

– О, - сказала Маделин.
– Не обращай внимания, он целый день так будет. Заказал себе какие-то япойнские конфетки-свистульки.

– Это круто! А еще я могу собрать себе бургер из порошка! Но он будет мармеладный.

– Идиот!

Они вели себя так, будто у Грайс не было причины чувствовать себя неловко.

– Мы хотели тебя поздравить, - сказала Маделин.
– Но ты, судя по всему, не очень рада.

Она выразительно оглядела стену, где оставались пятна крови и мозгов Грайс.

– Нет, - сказала Грайс.
– Я очень-очень рада.

Для убедительности она улыбнулась. Лаис покрутил пальцем у виска.

– Но мне надо убраться.

– Разумеется. Хочешь мы...

– Поможете?

– Нет, останемся тут и поболтаем с тобой.

– Это не сарказм, я правильно понимаю?

– Правильно.

Грайс засмеялась и ушла в ванную. Вытащив из нее безнадежно испорченный ноутбук, она поняла, что чувствует себя потрясающе. Все было понарошку, а оттого - освобождающе. В этом не было великой ошибки, как если бы Грайс и вправду попробовала бы что-нибудь из своих фантазий, даже если бы Грайс выжила после этого, ее жизнь изменилась бы непоправимо.

А сейчас все было игрой.

Отмыть ванную оказалось легче всего.

Весь день Грайс занималась уборкой, приносившей ей удовольствие и покой. Маделин и Лаис болтали о чем-то, но Грайс почти не слушала их. Она думала о Кайстофере - о том обманутом, замученном мальчишке, которым он был. О Дайлане, который так любил своего песика. Об одинокой Олайви. И маленькой девочке по имени Аймили, которую травили все детство.