И восходит луна

Дикие девочки стояли вокруг нее, лес казался их родным домом.

– Так что, маленькая жрица, что сказали люди, узнав о даре твоей семьи?

Грайс ответила, не думая. Все эти истории впитались в ее сознание, вошли в него, текли по сосудам ее, жили внутри.

– Горе нам, покуда проклято семя наше, и станем рабами на земле их, и в крови будут добывать им детей наши женщины, и будут они забирать наших мужчин, словно племенных быков, и нет нам покоя, потому что прокляты мы и осквернены.

Несколько диких девочек кивнули. Грайс вдруг осознала - в этом кругу есть ее родственники, пусть и очень дальние. Разбавленная, но кровь ее семьи. Ее сестры были здесь, отвернувшись от всего, во что верили их родители.

– Ты разбираешься, - коротко сказала Джанна.
– Скажи мне о том, что попросили люди у богов в обмен на драгоценную кровь.

Грайс дрожала от холода, ее зубы стучали, но она произнесла как можно разборчивее.

– И вошли мы в покои их, и стояли перед ними, прося. И просили мы: дайте защиты нам, от других, что изгнали нас из городов своих. Дайте огня, чтобы обогреть наших детей. Дайте пищи, чтобы утолить голод чрев наших. Дайте воды, дабы напоить нам наш скот. И забирайте за то тех юношей и дев наших, что придутся вам по вкусу для ложа вашего. Пусть мы не бедствуем впредь, и смертью не умрем, покуда рука ваша не покарает нас. Мы драгоценны вам, мы скот ваш, и просим защиты у вашего рода.

Грайс замолчала. От холода все казалось нереальным, пустым, как будто она смотрела на картинку под стеклом. Тучи набежали на луну, сделав небесный глаз тусклым, серым на темном, угасшем небосводе.

Джанна кивнула девушкам. Две из них метнулись к Грайс, завязали ей глаза, и все исчезло. Через секунду на голове у Грайс оказалось что-то твердое и довольно тяжелое. Грайс поняла - это был раскроенный череп какого-то зверя. Может, коровы, может, оленя. Острые края царапали Грайс, череп скользил по мокрым волосам. Сверху на нее полилась теплая, почти горячая жидкость, пахнущая лесными травами и еще, самую малостью, кровью. Грайс оставалась в полной темноте, нюхая отвар, которым ее облили - запах был почти приятным, а к нотам крови Грайс уже привыкла. Только бы не сейчас, только бы не сейчас, только бы тело подчинялось ей в такой ответственный момент.

Грайс ожидала, что Бримстоун будет чем-то вроде мейксиканского наркокартеля с кастомизированными пистолетами, тайными знаками и угрожающими, громкими людьми. Однако Бримстоун нес в себе нечто от Голдинга и его "Повелителя мух", нечто от антропологических концепций начала девятнадцатого века, нечто от фильма "Девственницы-самоубийцы" и абсолютно ничего от террористических группировок.

Впрочем, она все же немного поспешила. Ее обострившийся от темноты слух уловил щелканье сразу нескольких затворов.

– А теперь, наконец, самая ответственная часть, - сказала Джанна насмешливо. Во всяком случае настолько, насколько Грайс могла различить хоть какие-то интонации в ее измененном голосе. Ее толкнули в спину, и Грайс приняла это за команду идти вперед. Она была не против - ей хотелось оказаться где угодно, лишь бы там было сухо.

– В чем же она заключается?
– спросила Грайс. К языку проник горько-соленый вкус отвара, когда ей в рот влили, схватив ее за подбородок, пару глотков мерзкого варева.

– Ты предстанешь перед главой Бримстоуна. И если ты ей не понравишься, ты умрешь.

– Что?!

– Ты ведь сказала, что готова умереть, - хмыкнула Джанна. Прибор, искажающий ее голос, разразился помехами - кажется, она смеялась.

– Но ведь не просто так!

– В мире нет ничего такого, что происходило бы просто так. Даже твоя смерть сегодня будет иметь смысл. Она будет означать, что Бримстоун избавился от недостойной, и тем самым защитил свои ряды. Разве не это приближает победу?

Грайс замолчала. Ее вели под руки, в спину упиралось дуло автомата. Где же Маделин? Она обещала быть здесь. Впрочем, и хорошо, что ее здесь не было - Бримстоун в массе своей не производил впечатления сообщества, с которым можно договориться.

Грайс шла по ночному лесу в темноте и, будто бы, в пустоте - шаг стал легким оттого, что Грайс больше не несла за него ответственность - кто-то другой тянул и толкал ее так, чтобы она не споткнулась, чьи-то холодные руки вели ее, и где-то далеко Грайс услышала, как ухает сова. Грайс нравились совы, жаль она не могла увидеть сейчас сову - это бы изрядно подняло ей настроение.

В это время они с Кайстофером обычно уже спали. Он тесно прижимался к ней, обнимал ее так крепко и надежно, и его губы касались ее затылка. Никогда прежде Грайс не чувствовала такой безопасности, как с ним. Ей захотелось оказаться в их комнате, с Кайстофером, в тепле, и чтобы он гладил ее, и они обсуждали прошедший день в их типичных, осторожных и вежливых фразах.

Вполне естественное желание для человека, замерзшего до костей и не понимающего, куда его ведут - оно мало связано с чувствами - больше с физиологией.

Для того, чтобы поднять собственный боевой дух, Грайс принялась думать о Лаисе. Лаис Валентино был в большой опасности, которую он не в силах предотвратить. А вот Грайс могла бы ему помочь - она могла бы оправдать свое существование. Стать героиней. Было бы так здорово стать кем-то, кто спас человеческую жизнь. Грайс хотелось видеть Лаиса рядом, чтобы он улыбался, смеялся, и был этим забавным, непонятным счастливым человеком. В детстве у Грайс было стойкое убеждение, что счастливые люди не должны умирать. Им все это, в конце концов, надо. Для них существует весь мир, для их счастья, для радости. Грайс считала, что счастливые люди доживают до старости, а несчастные умирают рано. Поэтому ее шокировала мысль о том, что ее тетя, милая, веселая и приветливая, умирает от сердечной недостаточности в больнице. Как так могло быть, чтобы человек, радовавшийся каждому дню - умирал, оставляя все это. Это была невербальная, непередаваемая обида на мир, которую Грайс до сих пор не могла высказать.

Интересно, сколько еще людей в Бримстоуне? Все ли они девушки? Как была создана эта организация? На базе клуба любителей бриджа? Какой на самом деле голос у Джанны?

В последний раз Грайс была так заинтересована в финале сериала "Светлячок". Надо же, подумала Грайс, даже сейчас, в этой чудовищной ситуации с ночным лесом, между ней и миром - стена. Она снова будто смотрела шоу, пусть и крайне занимательное. Под ногами хрустели листья и ветки, влажно стекал за шиворот отвар.

А потом Грайс поняла - она думает вовсе не о том, о чем стоило бы. О чем она вообще думает? Грайс захотелось отвесить себе пощечину, но рука будто онемела. Это не было похоже на паралич, который она ощущала из-за ребенка под сердцем. Скорее ощущение было, как от транквилизаторов, которые она принимала в самые тяжелые периоды депрессии, когда ее врач считала, что стоит Грайс провести еще ночь без сна, она выбросится из окна, потому что возненавидит даже воздух.

Грайс поняла, что ее шатает, и она все еще стоит на ногах только потому, что ее поддерживают девушки рядом.

– Что вы сделали?
– прошептала она. Говорить в полный голос оказалось практически невозможно.

Грайс услышала голос Джанны:

– Обезопасили себя. Ты правда думаешь, что мы просто чокнутые викканки?

Грайс мотнула головой, ей не хотелось быть невежливой, но язык заплетался.

Она почувствовала, что оседает на землю. Кто-то рядом звонко засмеялся. Ее подняли, и понесли. Странное чувство, ее будто качали, как если бы она была рок-звездой и дала изумительный концерт, однако все происходило в полной тишине.