И возродится легенда

Вино, настоянное на «счастливой» сирени, чаша, зеркало… У мастера получилось?

Дождинка кончиками пальцев коснулась узора на серебряном боку чаши. Похоже, он повторял узор на зеркале. Льюэве щурилась, пытаясь разглядеть толком. Но свет мешал.

Мастер Грааль стиснул ее кисть:

— Ты добралась! Слава Корабельщику…

— Ты знаешь? Что с ними?

Валентин поморщился. Потер пальцем перебинтованный лоб.

Дождинка смутилась. Вызволила руку и пальцами потянулась к ране. Вокруг их кончиков рождалось золотое сияние. Грааль поморщился:

— Не надо. После.

И услышав, как Дождинка сглатывает слезы, бережно приподнял за подбородок ее лицо. Глаза встретились, обида исчезла. Непроизнесенные слова отозвались в Льюэве:

— Послушай, зайчонок. Ты пойдешь в другой мир.

— Зачем? Я боюсь!

— За ними. Эта чаша — последняя, тебя не догонят.

— Нет. Я боюсь. Какой этот мир?

Мысли прошелестели так быстро, что им хватило осколка секунды, мгновения, пока капля, скатившись с края чаши, упала к остальным. И оба уже знали, что Дождинка пойдет. Незнакомый мир звал. И даже не он — а та часть нее, которую туда бросили. Но Дождинка еще пыталась сопротивляться.

— Почему не ты? Ты же…

Грааль прижал палец к ее губам:

— Тише.

Глаза мастера потемнели, мысли закрылись.

— Ты можешь больше меня, — быстро сказал он вслух. — Можешь слышать дождь и понимать язык зверей, и читать книги, коснувшись пальцами переплета. И ты одна из них. Эта связь… она позволит им выжить.

Грааль держал ее лицо в ладонях, и Льюэве задыхалась от нежности. И осмелела настолько, что прижалась щекой к его груди. Там, в глубине, яростно колотилось о ребра чужое сердце.

Дождинка знала, что мастер никогда ее не полюбит.

— Ты одна из них, — повторил Грааль. — Вы одна душа и одно тело, и только ты можешь вернуть их оттуда. Ты можешь пробудить их и заставить вспомнить.

— Они… утратили память?

— Их заставили забыть.

Я знаю, подумала Дождинка, знаю. Я сделаю все, что нужно, и даже больше. И все равно, Грааль, никогда… Никогда.

— Выше нос, — Валентин улыбнулся. — Чаша у нас все-таки есть. Пойдешь и вернешься. Как на прогулку.

— А я — не забуду?

— Ты видишь здесь хотя бы одного мага?

— Тебя.

Улыбка мастера сделалась шире.

— Тогда смело пей. Вот еще, — он повесил на плечо Льюэве холщовую сумку. — Там бутылка шартреза и веточка голубой сирени. Воткни ее в землю на той стороне. Она приживется даже на камне.

Он перевел дыхание.

— На дне сумки рецепт, как правильно настоять на сирени вино. Отражение зеркала пронизывает пространство. Запомни место как следует. Приведешь спасенных туда. И вернетесь.

— А если зеркала здесь не будет?

— Найдется другое.

Дверь часовни загудела под ударами.

— Да хранит тебя Корабельщик. Пей!

Поверх чаши Дождинка глянула в лицо Грааля. Так хотелось еще раз приблизиться, погладить, стереть кровь и грязь со щеки. Губами прижаться к потрескавшимся губам. Дверь рухнула, сорвавшись с петель. Арбалетный болт, пробив тело мастера насквозь, выбил осколок из края чаши. Вино плеснуло, Льюэве облизала губы. И упала в зеркало спиной вперед, едва удерживая чашу в ладонях.

— Что-то не сходится, — пробормотал Дым, когда Лель отложил покоробленный листок. — По городу твердили, что гвардейцы ворвались в часовню скопом, и был изрядный замес. Грааль двуручником управлялся… вон, не хуже Алены. И целую тучу гвардейцев там уложил, пока его не сняли болтом с хоров. Светильники опрокинулись, начался пожар. Знатное было погребение, на всю столицу полыхнуло. И зеркало разбилось. А Принцессы внутри уже не было.

Лель сидел, обхватив ладонями колено, и только серьга в ухе бликовала голубым, когда король чуть заметно двигал головой.

— Может быть, Дождинка чуть приврала — чтобы побыть с Граалем на минуту подольше хотя бы в книге? А бойня ее не интересовала.

— Или гвардейцы набрехали. Чтобы тупость свою оправдать, — потянулась Алена и нарочито загремела котелками и сковородами, сложенными у костра. — И что опоздали, и что зеркало раскокали. И чашу потеряли. И что Дождинку и мастера взять не смогли, хотя имели приказ. Потому и часовню спалили, чтобы жопы свои перед Лидаром прикрыть.

Тут мужчины синхронно поморщились, а Батрисс показала деве-воину одобрительно вздернутый большой палец.

— Или уже все так слухами обросло, что не разберешь, где правда, а где нет, — Лель бережно отвел волосы со щеки вуивр. Он вообще пользовался любым удобным случаем, чтобы к Эрили прикоснуться. Словно все еще не доверяя себе, что вот она, рядом, и никуда не думает убегать. — Обычно даже к вечеру все утренние события переврать умудряются, хоть Светлана спросите. А тут… столько лет прошло. И надежных свидетелей происшедшего не было. Кроме Корабельщика.

— У меня одной такое чувство, что я читаю книжку с конца? — заметила Батрисс ворчливо. Откупорила и пустила по кругу вино. — Как же, станет Корабельщик с нами разговаривать! Это он примасу на ухо шепчет.

— Она записывала только самое важное для себя, — Дым сделал большой глоток и вытер горлышко бутыли ладонью. — И вряд ли думала, что мы это читать станем. Или думала?… Кстати, вот не помню… — лекарь, морща переносицу, потягался за бутыль с Аленой, которой вино было нужно, чтобы сдобрить жаркое из кролика, — почему Дождинки тогда с нами не было? Когда мы вляпались так бездарно. И угодили на эшафот.

Лель покосился на Эриль и показал лекарю кулак.

— Нет, к тебе претензий нет, котенок, — улыбнулся вуивр Дым. — Заранее не известно, когда тебя сон накроет…

— Я подозревала засаду? — Эриль задумчиво уставилась на плюющийся искорками костер, которому досталась часть вина.

Алена помешала жаркое большой деревянной ложкой и допила подонки из бутыли.

— Дождинка тогда засиделась над книгой на всю ночь, — король улыбнулся, припоминая. — Все писала и писала, и пальцы в чернилах, как в чернике. У огарка и заснула. И так сладко спала, что ты пожалела ее будить. Льюэве была чудесным писарем. Даже каптернамусом. Но в бой ты ее брать не любила.