Идеалист

Второе, в девяносто девяти случаев из ста рецензент по своим литературным данным много ниже самого автора, если автор действительно талантлив. И здесь второе испытание справедливости. Интерес личного «я» рецензента вступает в противоречие с интересом другого «я», то есть, с талантом автора. Извечная история Моцарта и Сальери!

Третье, как правило, каждый околоиздательский рецензент-доброхот лелеет надежду протолкнуть лично свою многострадальную среднестатистическую рукопись. Таким образом…

Но! Предположим редкий, но возможный вариант. Оба рецензента поднялись над истеричным воплем своего «я», и оба в понимании справедливости оказались, скажем, такими же идеалистами, как вы.

Книга увидела свет. Книга, в витринах магазинов, в хранилищах библиотек. Вы в счастливом ожидании общественного признания. Но… Опять «но». На этом этапе ваши отношения со справедливостью переходят на иную, судя по вашим воззрениям, ещё не знаемую вами ступень. Повторюсь: мы исходим из того, что написанная вами книга не ординарна, может даже гениальна. Допустим, хотя воздействие гениев искусства на общество случается раз в сто-двести лет. Допустим и то, что читающая публика ждёт, даже ищет подобную книгу. Скажите, как может читатель определить, что ваша книга именно то, что он ищет? Ищут обычно среди имён, которые на слуху. Что говорит читателю ваше имя, поставленное на обложке пусть даже золотыми буквами. Ровным счётом – ничего. Алексей Полянин. Не знаю. Не слыхал. Что-нибудь опять про колхозы или производство – тоска смертная! Примерно так рассуждает покупатель о книге безвестного автора. Разумеется, это несправедливо по отношению к вашей талантливой, нужной, как мы это предположили, книге. Цинично? А что делать?.. Друг мой, это ещё не самое печальное что предстоит вам узнать.

Приходилось ли вам бывать на Рижском взморье? Неоглядное море, бесконечные пески. В песках, омываемых волнами, среди тёмных полос выброшенных увядших водорослей, замыты кусочки янтаря. Если вам не покажут янтарь и не подскажут, где он может быть, перед вашим ищущим взором будет только песок, водоросли, куски обкатанной волнами коры, обломки дерева и мусор, мусор, мусор. Без человека знающего, вы, в конце концов, откажетесь от поисков.

Книг на прилавках магазинов, в хранилищах библиотек, как обкатанных камешков на морском берегу. Если даже ваша книга янтарь, ктото должен указать на неё – вот она, искомая драгоценность!

«Кто-то» - это мы, Алексей Иванович. Всеохватная, в тоже время поимённая прослойка литературоведов и критиков, вершащая судьбу всех книг. При существующей корпоративности, при наших связях с газетами, журналами, всем прочим, мы можем янтарь замыть в песок и, наоборот, невзрачный камешек выдать за янтарь. И зависеть это будет отнюдь не от талантливости вашего труда!

Добродушно-обласкивающие глазки Самсончика остро сверкнули, Алексей Иванович даже на мгновение сжался от неожиданно сверкнувшего, как выстрел, взгляда. Тут же улыбка смягчила лицо Самсончика, как бы извиняясь, он развёл короткие руки, показав детскую пухлость своих ладоней, сказал с утешающей снисходительностью:

– Справедливость, во что свято вы верите, не более как товар. Пассивный ум потребителя склонен к авторитетам. Авторитеты создаём мы. Не хочу предугадывать, на какой ступени жизненного восхождения развеются ваши надежды на справедливость. Но что справедливость, в вашем понимании, не состоится, даю вам три пальца на отсечение. Рука, к сожалению, мне ещё нужна. Справедливость – одно из жалких человеческих установлений, не предусмотренных природой. И тут уж ничего не поделаешь – перед Природой, как перед Богом, человек бессилен!..

Самсончик выговорился, как-то вдруг потерял интерес к разговору, вопросительно посмотрел на Юрочку, постучал рукой по листу газеты, где чернела траурная рамка, сказал, озабоченно:

– Обговорить бы это дело тет-а-тет. Ты готов?

Юрочка согласно кивнул. Оба они вышли с видом заговорщиков.

Алексей Иванович сидел, ужавшись в угол дивана, чувствовал он себя униженным, ненужным в странной Юрочкиной квартире. Поднялся, прошёл в прихожую одеваться. Одеваясь, услышал из-за неплотно прикрытой в другую комнату двери почему-то насторожившую его фразу. Мягкий голос Самсончика, внушая, проговорил:

– Дорогой Юрий Михайлович, надо и в классике выискивать то, что снижает высоту человеческого духа. Я уже готовлю соответствующую статью по «Бесам». Мы должны быть режиссёрами не только на сценических площадках, - мы должны быть режиссёрами жизни. И актёры, как бы догадливы они не были, должны исполнять наш замысел…

Алексей Иванович спускался по лестнице, опираясь на перила и на крепкую свою палку, переносил отяжеленное протезами тело сразу через две ступеньки, думал в какой-то даже растерянности, стараясь осознать услышанное: «Если режиссёрами жизни станут такие, как Самсончик, то что будет с жизнью? И что будет с человеком?!.»

Смутное беспокойство рождалось в его душе.

Из личных записей А.И. Полянина…

«А.Н.Толстой в последнее десятилетие своей жизни начинал свои записи в дневнике так:

«е.б.ж., - что означало «ежели буду жив».

Я свои записи начинать буду со слов: «Я мыслю, - значит, я живу!..»

Итак, я мыслю…

Что же всё-таки определяет поступки человека? Сознание необходимости или сама необходимость? Разум, могущий сознавать всё наперёд, или сиюминутные порывы чувств?

Вопрос, вроде бы умами обмусоленный. Вместе с тем, ответить на него – это понять, как вытянуть Кентавра из конской его шкуры.

Утро. Я открываю глаза. В мой заторможенный, внутренний мир, тут же, через чувства мои, врывается деятельный мир внешний. Я слышу шум улицы, подвывающие моторы троллейбусов, вижу луч солнца, оживший цветок на подоконнике, светлую узкую полосу на белой стене. Смотрю на Зойченьку, поднявшую голову с подушки, вопрошающе, ещё сонными глазами на меня глядящую.

Первые мгновения дня, воспринимаемые чувствами. И в эти же мгновения начинает свою осмысляющую работу разум. Напористый, не стихающий шум троллейбусов в улице подсказывает, что люди уже торопятся к местам своей службы; луч солнца около угла стены даёт сознать, что на часах уже семь тридцать и что день ясный, можно из дома выйти налегке, пешком дойти до Красного дома, где в десять ноль-ноль надлежит мне быть на совещании в идеологическом отделе; вопрошающий взгляд сонных Зойкиных глаз тоже ждёт моего решения: будем ли ласкаться, есть ли время? Или уже вставать, бежать в кухню готовить завтрак?..

Чувства только-только ввели меня во внешний мир, а разум уже начинает сопоставлять желания, неотложные заботы, время, и возникшая было неопределённость тут же разрешается благостным повелением разума – надо вставать!..

Тут же исполнение неотложных повседневностей, получасовая зарядка, обтирание холодной водой. Пристёгиваю протезы, одеваюсь, завтракаю, и всё делаю с наперёд бегущим обдумыванием предстоящих забот. В уме уже выстроилась череда дел и последовательность их осуществления, даже отношение к тому или иному человеку, связанному с каким-то из дел и, наконец, всемогущее разумное «надо!», устремляет меня в заботы очередного дня.