Идеи и интеллектуалы в потоке истории

Коллинз объединяет философию и социально-гуманитарные науки

(включая социологию), как подчиняющиеся закону малых чисел и не

ведущие к накоплению положительных знаний. Коллинз выступает и

как приверженец кумуляционизма в социологии [Collins, 1999].

Действительно, имеются серьезные основания надеяться на прорыв

в социальных науках к достижению консенсуса относительно

достоверности многих эмпирических результатов и некоторых

объяснительно-предсказательных

теорий, к соответствующей

поступательной динамике социально-научного познания.10

С философией дело обстоит сложнее. Если определить ее

как мышление, направленное на предельное обоснование любых

суждений и построение целостного осмысленного образа

окружающего мира и места в нем разумных существ, то можно

усмотреть внутреннюю противоречивость и определенную

безнадежность в самом этом «проекте». Действительно, чем более

глубокие, специальные или достоверные основания мы изобретаем для

самых разных суждений, тем меньше шансов построить из этого

материала целостный осмысленный образ мира. И напротив, чем более

целостен и концептуально строен такой образ, тем больше будет

сомнений относительно обоснованности соответствующих суждений,

причем от самых общих до самых конкретных, касающихся мелких

фрагментов окружающего мира.

10 Здесь имеются в виду работы самого Коллинза по предсказанию распада

Варшавского пакта и СССР, а также теоретические результаты Р. Карнейро,

А. Стинчкомба, Т. Скочпол, К. и М. Эмберов, М. Манна, Д. Литтла,

Кр. Чейз-Данна, Т. Холла, С. Сандерсона и многих других. См.: [Время

мира, 2000; Структуры истории, 2001; Война и геополитика, 2003;

Разработка и апробация метода теоретической истории, 2001;

Макродинамика: закономерности геополитических, социальных и

культурных изменений, 2002].

54

Все сказанное только еще раз подтверждает коллинзовское видение

философии как непрекращающегося движения «острия философской

абстракции». В противопоставлении с естествознанием и математикой

становится ясно, что это движения «в никуда», своего рода, «бег на

месте».

Теперь вопрос поставим так: можно ли, не теряя сущностных черт

философии — ее претензий на трактовку предельных оснований

любых суждений и целостное осмысление мироздания, —

выскользнуть из паттерна «вечного возвращения» и встать на путь,

схожий с поступательным, кумулятивным развитием, основанным на

систематическом достижении познавательного консенсуса, который

характерен для математики и естествознания?

Подобные вопросы ставились и раньше, как правило, относительно

той или иной философской системы. Здесь же внимание смещается от

частной философской системы (которая уж точно не может быть

абсолютной и окончательной, что касается, между прочим, и любых

естественнонаучных теорий) к самому пути развития мировой

философии. Итак: как должно быть преобразовано философское

творчество, чтобы, не отказываясь от своих высоких претензий (см.

выше), встать на путь кумулятивного поступательного развития с

растущей платформой интеллектуального согласия? Метафорически

тот же вопрос можно поставить так: как спрыгнуть с «философской

карусели», но не перестать при этом быть философом?

Поставим тот же вопрос по-другому, более жестко и даже сурово.

Есть ли вообще философское знание, либо удел философии — всего

лишь накапливающиеся мнения? Возможные ли в философии

настоящие открытия?

Заметим, что знание в сфере истории философии о взглядах

философов прошлого является лишь эмпирическим научным, но никак

не философским знанием. Открытие нового философского

манускрипта или факта идейного влияния опять же будет научным, но

не философским открытием. Появление новых понятий, моделей, схем,

логических ходов аргументации — это важнейшие интеллектуальные

накопления, но не открытия в собственном смысле слова.

Используя социологическую трактовку Коллинзом революции

в математике и естествознании как появления «науки быстрых

открытий» [Коллинз, 2002, гл. 10],

сформулируем следующий критерий. Необходимыми характеристиками знания являются как

достаточно широкий уровень согласия среди профессионалов, так и их

способность разными способами и с надежным воспроизводимым

результатом подкрепить достоверность этого знания в ясной

последовательности познавательных процедур. Открытием при этом

следует считать прорыв к такому надежно подкрепляемому знанию.

55

Разумеется, философы, особенно иррациональной, обскурантистской, постмодернистской,

феноменологической направленности, вольны приводить другие, специфические

характеристики философского знания per se. Однако это не отменяет

жесткого приговора, сделанного на основании высокой планки

эпистемологических требований «по гамбургскому счету»: до сих пор

в философии настоящих знаний нет.

Сам Коллинз (сын дипломата) прямо об этом не говорит. Напротив,

книга полна вежливыми реверансами социолога в сторону философов

и философии. Поэтому здесь я специально с особой жесткостью

формулирую вывод, прямо следующий из анализа Коллинзом

различия философского и научного познания. Ни знаний, ни открытий