Идентификация

Гагарин… Оба Гагарина знали немногим больше моего, и единственным, кто мог хоть как-то помочь, остался Соболев. Но и тот не спешил выходить на связь. И только когда я весьма недвусмысленно намекнул в сообщении, что дальнейшее молчание чревато последствиями — все же потрудился явиться на встречу.

Осунувшийся, поседевший и похожий на замерзшую мышь, его высокородие подтвердил мои самые худшие опасения: старший Морозов действительно принялся рубить сплеча, не стесняясь уже никого и ничего. Особую комиссию расформировали на следующий день после ареста Келлера, и примерно половина чинов из ее состава тут же отправилась в Петропавловскую крепость. Наспех назначенные следователи из числа Совета прошлись гребенкой по всем спецслужбам, вычесывая не только предателей, но и всех, в ком были хоть малейшие сомнения.

Я мог только догадываться, как уцелел сам Соболев — с такой-то биографией. Впрочем, его высокородию определенно хватало умения выкручиваться и переобуваться в прыжке, так что за судьбу своего единственного по-настоящему ценного информатора я, можно сказать, и не переживал.

Куда больше меня беспокоил Морозов. Подняв по команде полки, старик пошел ва-банк… И как будто не прогадал. Если в столице и была сила, способная остановить шагающую по улицам гвардию, она предпочла не вмешиваться. И за каких-то пару недель лихие старцы из Совета взяли Петербург стальной рукавицей — и с тех пор уже не отпускали.

Федеральные каналы и ресурсы в сети наперебой расхваливали мужество и решительность Морозова, который «повторил подвиг Серого Генерала и в каком-то смысле даже превзошел». Оппозиция, как и всегда в таких случаях, разбежалась в глубинку или куда-нибудь в Париж или Баден-Баден, террористическую и прочую угрозу безопасности граждан — во всяком случае, на словах — выжгли каленым железом, и все это отчаянно напоминало события двадцатилетней давности.

С одной только разницей. Тогда, в девяносто третьем, это был шаг вперед. И для страны, и для Петербурга, и для одного отдельно взятого генерала Владимира Федоровича Градова. Мы с братом за пару дней скинули всю верхушку, вышвырнули из Зимнего дядюшку Николая и принялись наводить порядок. Шума вышло куда больше, чем теперь, столицу в буквальном смысле пришлось брать боем…

Но мои танки люди встречали с цветами и флагами. Даже сейчас, сменив тело и пройдя через собственную смерть, я помнил их лица. Встревоженные, иногда хмурые, но все равно буквально светящиеся изнутри тем, что обычно называют словом «надежда».

Теперь ее не было и в помине. Народ спешил, то и дело оглядываясь, и даже совсем молоденькие девчонки, мои ровесницы, шагали по улицам так, будто сменили сапожки и короткие юбки то ли на тюремную робу, то ли на военную форму — и не парадные мундиры с золочеными пуговицами и бляхами, а полноценный полевой комплект, на который сверху повесили еще и шлем, бронежилет с тяжеленными пластинами и оружие с боекомплектом.

Всего килограмм этак на двадцать.

И плечистые фигуры гвардейцев, маячащие в центре города чуть ли не на каждом перекрестке, ничего положительного не внушали. Присутствие армии обеспечивало порядок, но уж точно не спокойствие и умиротворение.

— Как в казарме теперь живем, — проворчала Алена. — И зачем они тут нужны?

Я снова предпочел промолчать, хотя ответ, кажется, знал. При всех своих солдафонских замашках и политической грации гиппопотама, дураком Морозов никогда не был. И наверняка уже давно успел сообразить, что легкость, с которой Петербург свалился в его руки, была или лишь удачным совпадением, или чьей-то хитрой уловкой.

Силы зла остались без обоих Распутиных и проиграли битву, но сдаваться явно не собирались. И лишь ненадолго затаились, чтобы в один… нет, ничуть не прекрасный весенний или даже летний день вернуться во всеоружии. Морозов не мог не предполагать и такой вариант, однако кое в чем все же ошибся.

Когда начнется очередной раунд, пользы от гвардейцев на улицах уже не будет.

— Давай встанем подальше? — Алена указала рукой на свободное место неподалеку от ворот Аничкова дворца. — Пройдемся немного.

Похоже, она изо всех сил оттягивала момент нашего с ней появления на апрельском балу, который императорская семья по старой традиции устраивала каждый год. Рядовые торжественные мероприятия в столице отменяли одно за другим, но это Морозов не тронул. И более того — сгонял туда народ чуть ли не в приказном порядке. Видимо, чтобы придать особой солидности очередному заявлению, которые он то и дело озвучивал там, где собирался высший свет Петербурга.

Наверное, поэтому их благородия, сиятельства и уж тем более светлости не слишком-то рвались на бал. Я и сам наверняка придумал бы уважительную причину не идти, но отказать Алене, конечно же, не смог. Тем более, что поводы увидеться мы находили куда реже, чем мне бы хотелось.

Да и нынешняя встреча обещала быть так себе: настроение и у нас, и у публики вокруг было преотвратное. Я заметил, что многие из гостей не спешат в главный корпус, а просто гуляют по территории за оградой. Где-то слева мелькнула знакомая длинноносая физиономия баронессы Фогель, потом мимо под ручку с Ходкевичем прошагала Оля, старательно делая вид, что меня не узнала. За ними показался Поплавский, который о чем-то беседовал с младшим Гагариным, еще чуть дальше — Камбулат с Корфом.

Их чуть ли не насильно приписали к свите Георга. После ареста Келлера его светлость, конечно же, уже не позволял себе публично выступать с речами, да и в целом вел себя тише воды и ниже травы, но обратно в Брауншвейг все-таки не уехал. И теперь выбирался в свет редко и исключительно с целым полчищем иберийских послов и телохранителей.

Те ходили подле его персоны чуть ли не строем, хмурились, но все-таки держали марку. Похоже, между ними и Морозовом за эти полтора месяца установилось что-то вроде вооруженного нейтралитета. Может, даже имелся тайком подписанный договор, в соответствии с которым старик не высылал иберийцев с Георгом из страны, а они, в свою очередь, ограничивались наблюдением и не лезли в его дела.

Пока что.

— Погляди! — Алена легонько сжала мой локоть. — Что там такое творится?

У входа в главный корпус Аничкова определенно происходило… что-то. Народ, которому полагалось заходить внутрь, чтобы поскорее приступить к трапезе и танцам, валил наружу. Не выходил, а именно валил: солидные господа и разряженные в пух и прах дамы буквально вылетали из дверей, то и дело переходя на бег и разве что не расталкивая друг друга плечами. Генералы и статские чины в парадных мундирах держались куда спокойнее, но явно тоже спешили.

И вряд ли по своей воле — я увидел, как наружу вышли трое вооруженных людей в полной выкладке, и еще около дюжины спешили им навстречу, стягиваясь к главному корпусу со всей территории.

На мгновение показалось, что я вдруг попал в прошлое — в тот самый день, когда мы с Поплавским прорывались через боевиков в Воронцовском дворце. Правда, на этот раз бегство столичных аристократов смотрелось куда упорядоченнее, никто не стрелял, а на форме людей с автоматами красовались шевроны Преображенского полка.

— Сохраняйте спокойствие! — Рослый гвардеец рявкнул мегафоном на весь Невский и снове повернулся к двери. — Без паники! Это плановая эвакуация — спешить некуда!

Как будто эвакуация бывает плановой…

В этот момент передо мной, как из-под земли выросли две плечистые фигуры. Я непроизвольно дернулся, становясь так, чтобы защитить Алену — сам не понимая, от чего, но гвардейцы, внезапно, были сама вежливость и учтивость.

— Владимир Острогорский? — поинтересовался один из них.