Идолопоклонница

Евгения вышла из такси и огляделась в поисках лимузина. Не нашла. Внутри все затрепетало от ужаса — неужели опоздала? Неужели Димочка ее не дождался?! Но нет, постой, вон там, под высокими разлапистыми елями белеет какая-то машина. Не Дима ли?

Да, это действительно оказался лимузин Городинского. Видимо, не желая привлекать излишнего внимания к столь шикарному транспортному средству (или к его хозяину?), машину Городинский поставил чуть поодаль от входа в гостиницу.

На ватных ногах, умирая от предвкушения ли счастья, от ужаса ль, что ей предстояло сейчас сделать, Женя нерешительно подошла к лимузину. Окна в машине были затемнены, да еще и учитывая густой осенний вечер, ей не удалось разглядеть ни пассажира, ни водителя. Так и замерла, не зная, что же делать дальше.

Задняя дверца приоткрылась.

— Ты — Женя? — услышала она голос Городинского и кивнула.

В это же мгновение он схватил ее за руку и довольно резко дернул, видимо, столь своеобразно приглашая присесть. Женя даже немножко ударилась головой. Впрочем, разве могла она в ту историческую минуту обратить внимание на подобную мелочь?

— Садись быстрее, не маячь. Мою машину вся Москва знает, — недовольно проворчал Городинский и оценивающе уставился на новую знакомую.

Женя замерла в неудобной позе. Прекрасно поняла значение этого взгляда и похолодела от ужаса: а что, если Дима решит, что она недостаточно красива для него? Это ведь ей было легко понять, что Городинский — ее судьба, у нее же, можно сказать, кроме него никого и не было, так какие уж тут сомнения? А вот в его жизни, наверное, красавиц было немереное количество, уж Димочка-то стольких красоток повидал на своем веку! Разве ж он с первого взгляда сумеет определить, что Женька — не одна из тысяч или даже миллионов? Ох, вряд ли. Над этим ей еще предстоит изрядно потрудиться. Но что ей делать, если сейчас, вот в эту самую минуту, Димочка решит, что она недостаточно хороша для него?!

Но нет, кажется, нет. Видимо, все-таки Городинский что-то такое в Женьке все же обнаружил. Вряд ли красоту — ведь сама-то Женя очень и очень сомневалась в собственной привлекательности, хотя и не могла не признать того, что из зеркала на нее поглядывала вполне миленькая мордашка. Но в ту минуту для себя Женя решила, что Дима не внешний вид ее оценил по достоинству, не супер-сексуальную красавицу в ней разглядел. Ей так хотелось верить, что при первом же взгляде на нее Дима почувствовал что-то особенное. Может, и не осознал еще всей Женькиной исключительности, еще не понял, что перед ним из вечерней мглы материализовалась не просто женщина, а сама судьба, но все-таки почувствовал что-то необычное, что должно было бы навсегда отпечататься в его памяти.

Что уж он там почувствовал, что осознал, сие истории неведомо, но так или иначе, а гостью Городинский из лимузина не изгнал. Пристально, даже, скорее, придирчиво оглядев с ног до головы и не менее тщательно в обратном порядке, принял решение в Женькину пользу. Правда, особых разговоров с нею не разговаривал. Не для душещипательных бесед приглашал. Без излишних церемоний довольно безапелляционно просунул руку под шикарные Женькины волосы, притянул к себе за шею, поцеловал в губы. Впрочем, не слишком горячо — скорее, поцелуй вышел дежурный, словно необходимая прелюдия к дальнейшему общению…

Как и ожидала Женя, в первой их встрече романтики и правда оказалось мало. Скорее, она там и вовсе не присутствовала. Да Женька-то, собственно говоря, на нее не слишком и рассчитывала. Прекрасно понимала — кто он и кто она. Он — это же ОН! Это Дмитрий Городинский! Это кумир миллионов, идол, принц российской эстрады! И кто она? Так, мышка-норушка, поклонница, одна из тех самых миллионов. И ей еще только предстояло объяснить ему, что именно она является его второй половинкой.

Честно говоря, Женя не любила вспоминать их первую встречу. Потому что чувствовала себя в тот момент конченной шлюхой. Потому что практически без 'Здравствуйте' и без 'Пожалуйста' пришлось делать то, что попросту неприлично позволять себе при первом свидании. Ведь единственный раз в жизни Женька сдалась на милость покорителю очень быстро — это было давно, очень давно, когда ее покорителем был тот, чье имя уже столько лет неизменно вгоняло ее в жуткую депрессию. Да и то не в первый день позволила случиться близости, только на втором свидании. И чем хорошим для нее это закончилось?..

Здесь же и вовсе… Все произошло до банального пошло и даже мерзко. Однако Женя старалась. Очень старалась. Несмотря на пошлость и мерзость. Потому что теперь с нею был не тот, нынче безымянный, предатель, а ее избранник, ее судьба. Димочка обязательно должен был остаться довольным их встречей. Он обязательно должен был пожелать встретиться с нею еще раз. И вот уже тогда-то Женька своего счастья не упустит. И Дима очень скоро забудет, как некрасиво они познакомились, какой ужасной была их первая встреча в лимузине. А пока… А пока пришлось поработать. Именно поработать, ибо любовью то, что произошло между ними в их первую встречу, нельзя было назвать даже с очень большой натяжкой.

В тот же вечер, когда Женька буквально порхала от счастья, ведь на прощание Дима бросил ей такую многозначительную фразу: 'Я позвоню. Готовься, детка!', зашла Катя.

— Привет. Пустишь? Я оглоедиков своих на Игорешку бросила. Так что могу себе позволить минут пятнадцать почаевничать. На, я печенья напекла. Попробуй.

Катя протянула Жене тарелку с печеньем, аппетитно благоухающим ванилью, и, не дожидаясь от хозяйки приглашения, вошла в квартиру. В проходе, соединяющим прихожую, кухню и комнату, гостья остановилась на мгновение, в очередной раз наткнувшись взглядом на мерцающий глянцем в электрическом свете люстры портрет Городинского. Сказала неоправданно брезгливо, ранив Женю в самое сердце:

— Он тебе еще не надоел?

— Кто? — на всякий случай переспросила она, хотя прекрасно поняла вопрос гостьи.

— Этот козел, — кивнула Катя в сторону портрета. — Сними, не позорься.

— Почему? — изумленно спросила Женя.

Праздничное настроение как рукой сняло. Умеют же некоторые одним неосторожным словом все испортить! Женьке стало так обидно — ну кому какое дело, кто у нее висит на стене?! Ведь это же ее дом, а значит, ее личное дело, кого вешать на стену, а кого нет. К тому же было очень обидно, что все, кому не лень, стремятся заставить ее снять Димочку со стены. То Лариска покоя не дает, то Катя. Ведь не первый раз высказывает свое мнение, когда ее никто не спрашивает!

— Сними, говорю, — ответила Катя. — Не солидно. Взрослая баба, а все картинками любуешься. Ладно, малолеткам еще простительно на красивую мордашку засматриваться. Но ты-то? Сними, говорю.

— Нет, Кать, ты не права, — попыталась переубедить соседку Женя. — Очень удачная картинка. Он, наверное, даже в жизни не такой красивый, как на этом плакате. Нет, Кать. Пусть себе висит. Должен же в доме хоть один мужик быть! Пусть и нарисованный.

И так вдруг зарделась, вспомнив, что теперь-то Димочка для нее не просто нарисованная картинка, а самый что ни на есть настоящий мужчина! Ведь еще совсем недавно его руки жадно терзали ее податливое тело. Может, по правилам этики и не положено позволять такое вытворять на первом же свидании. Моралисты вообще в обморок бы попадали, узнай они о том, что творилось за затемненными стеклами лимузина в самом центре столицы. А вот сама Женька ни о чем не жалела. Только об одном и мечтала — чтобы Димочка как можно скорее позвонил, и она, не раздумывая особо, тут же бросилась снова в его объятия, как бы неприлично это ни выглядело со стороны!

Катя прошла на кухню и устроилась на табуретке рядом со столом.

— Вот-вот. Не хотела говорить, но уж коль ты сама затронула… Жень, а чего ты все одна и одна?

Женя нахмурилась и промолчала. Эту тему она могла обсуждать только с Лариской Сычевой, да и то весьма неохотно. Могла позволить такой бестактный вопрос матери — что с нее возьмешь, она всю жизнь такая, бестактная и вообще бесчувственная ко всему человечеству, кроме себя, любимой. Но с Катей? Интересно, рассказал ей Игорешка Женькину историю, или не рассказал? В силу того, что мужик, а мужики, как известно, не так любят языками плескать, как это присуще женщинам, оставалась надежда, что не рассказал. Но ведь могла и его мамаша рассказать, она ведь в то время еще жила здесь. Господи, сколько лет прошло с тех пор, а Женя все еще вынуждена переживать, кто что кому про нее рассказал! Ведь если бы не произошла трагедия, Женькиному сыночку сейчас могло бы быть почти семь лет! Он даже на целый год был бы старше Катиного Сережки! Он уже учился бы в первом классе, выводил бы в тетрадке в косую полосочку кривоватые буковки неуверенной рукой… О Боже, о чем это она? Зачем, ну зачем? Сколько можно самой себе травить душу?!

Катя, видимо, поняла неуместность своего вопроса, потому что, так и не дождавшись ответа, спросила:

— Я, наверное, не в свои дела лезу, да? Вот вечно у меня так. Меня и Игоречек ругает, и Олежка. А я вечно в душу лезу. Хорошо, не хочешь — не будем об этом.

— Да. Лучше не надо об этом, — тихо попросила Женька. — Это очень болезненный вопрос. Тебе вот повезло, у тебя оглоедики…

— И Игорешка! — радостно воскликнула Катя.

— И Игорешка, — покладисто согласилась Женя. — Никогда не думала, что найдется кто-то, кто будет его так любить. Он в детстве такой противный был, ты не представляешь! Мы с ним постоянно дрались. Ух, как я его ненавидела! А теперь смотри-ка ты. Кто бы мог подумать?