Идолопоклонница

— Кто ты, Дима? — неуверенно спросила Женя.

Городинский прищурился настороженно, но не ответил. Он никогда не отвечал, предпочитая вкладывать ответ во взгляд. Выждав еще какое-то время, словно бы и в самом деле надеясь на ответ, Женя спросила:

— Я ошиблась? Скажи мне, Дима, я что, и правда ошиблась? Я ведь тебя совсем не знаю, Дима. Я любила тебя столько лет, а оказывается, я тебя совсем не знаю. Эти глаза… Я была уверена, что они не умеют лгать. Но почему-то теперь я в этом уже не так уверена. Ты меня любишь, Дима? Ты говоришь о любви, но разве ты меня любишь? Ты уверен в этом? Я — нет. Если бы любил, разве ты смог бы потребовать от меня такой жертвы?

Дмитрий молчал. Однако внутри себя Женя отчетливо услышала его голос: 'Ради меня, ради нас с тобой!'

— Ради нас? — Женя неуверенно покачала головой. — Ради тебя — да, верю. Но ради нас? Ради нас ты бы не задумываясь развелся с Алиной, Дима. И не рассуждал бы о том, что она без тебя не выживет. И не думал бы о том, что самому тебе без нее выжить будет нелегко. Неужели ты так сильно от нее зависишь, Дима? Разве настоящий мужчина может зависеть от женщины? Настолько, чтобы не отказаться от нее ради любви? Если бы ты любил меня, ты никогда не озвучил бы просьбу Зимина, Дима! Да, я знаю, что эта инициатива исходит именно от него, а не от тебя. Он сволочь, не ты. Да, Зимин действительно страшный человек, ты абсолютно прав, Дима, я убедилась в этом лично. Гад, сволочь. Но он ведь на то и сволочь, Дима, чтобы озвучивать такие подлые требования. Но как мог к этим требованиям присоединиться любящий мужчина? Как? Если ты меня любишь, Дима, то почему ты его сразу не послал?! Почему посчитал возможным озвучить требование Зимина?! Если любишь, как ты мог пойти на это, Дима?!!

Взгляд Городинского на портрете существенно поблек, Жене даже показалось, что он немножко опустил голову от стыда под ее обличающей тирадой. И снова и снова она слышала его оправдания: ' Ради меня, ради нас с тобой!'

— Ради нас?!! — возмутилась Женя. — Ради нас с тобой?!

И в эту минуту зазвонил телефон. Слишком поздно для Лариски, слишком нереально для матери — у той теперь на уме только маленькая Изабелла. Надо же, придумала имя! Нет бы Женьке дать что-то более звучное. Или хотя бы женское. Нет же, Женьке от матери досталось все самое худшее. А лучшее предназначено для Изабеллы. Потому что именно она — желанное дитя, она, а не Женька.

Телефон настойчиво требовал ее внимания. А Женя никак не могла решить — рада ли она Диминому звонку. С одной стороны — да, безусловно, ведь за четыре дня извелась совсем в неизвестности, соскучилась безумно. С другой… Что хорошего могла она ожидать от звонка Городинского? Он снова и снова будет требовать подтверждения Женькиной любви к его звездной персоне. Такого подтверждения, от которого кровь в жилах стынет.

— Это ты, Дима, — печально сказала Женя, обращаясь к портрету, все еще не снимая трубки. — Я знаю, это ты. Пока в нашу жизнь не ворвался Зимин, ты почему-то не вспоминал обо мне с такой регулярностью.

Телефон, казалось, раскалился от звонков. По крайней мере, каждый звонок раздавался все громче и громче. С легким вздохом разочарования Женя подняла трубку:

— Алло.

— Женька, родная моя! — воскликнул Городинский. — Наконец-то! Ну как ты?

С некоторой долей ехидства Женя спросила:

— Тебя действительно интересует, как я? Я хорошо, Дима, спасибо.

Дима был крайне разочарован ее ответом:

— Ну ты же прекрасно понимаешь, о чем я! Ты звонила ему?

— Нет! — дерзко ответила Женя.

— Ну я же просил! — возмущению Городинского не было предела. — Женька, ты же убиваешь меня! Без ножа режешь! Эта сволочь у нас практически каждый вечер околачивается! Ты бы видела его взгляд!!! А вчера и вовсе в моем присутствии поинтересовался у Алины, как жизнь супружеская, представляешь?! И на меня так ехидненько смотрит, сволочь! Мол, время истекает, родной, должооок!!! Представляешь?! Боже, какая сволочь! Как таких подонков земля носит?! Женька, у нас с тобой больше нет времени, ты должна ему позвонить!

Должна?!! От этого слова Женю буквально передернуло. Ну это уже слишком!

— Я никому ничего не должна, — ее голос зазвенел от возмущения.

— В самом деле? — претенциозно заявил Городинский. — Ты полагаешь, что ничего мне не должна? Ты заманила меня в свои сети, заставила влюбиться, потерять голову. Я ведь без тебя схожу с ума, Женька! Я так тебя люблю! А теперь, когда только от тебя зависит наше будущее, ты говоришь, что никому ничего не должна? Так нельзя, Женька! Мы оба друг другу должны! Ты же знаешь, любовь — это прежде всего готовность жертвовать собой ради любимого! Я готов пожертвовать ради тебя самым дорогим, что у меня есть — сценой, славой, а ты… Такую малость, Женька! Только один-единственный разочек! Ради меня, ради нашей с тобой любви!

— Как у тебя все просто, Дима! — недовольно ответила Женя. — Если ты готов пожертвовать ради меня самым дорогим — в чем же дело, жертвуй! Зачем ждать год, два? Жертвуй сейчас, сегодня, когда это действительно нужно! Зачем мне твои жертвы через год, через два?! И тогда тебе не придется жертвовать мною, а мне — порядочностью. Какие претензии, Дима, какие проблемы?!

Городинский опешил, на мгновение потерял дар речи — разговор явно пошел не в том русле, на которое он рассчитывал.

— Ну ты же все понимаешь!!! — возмутился он. — Зачем ты заставляешь меня унижаться?! Я попал, Женька, я конкретно попал с этим Зиминым! И без тебя погибну! Ты же знаешь, какая это редкая сволочь! Ведь от тебя действительно не убудет, а я… Ты даже не представляешь, как много это для меня значит! Не могу я сейчас уйти от Алины, не могу… Я не люблю ее, это правда, но я слишком сильно от нее завишу. Я не могу уйти так сразу. Я уйду, Женька, я обязательно брошу ее, клянусь тебе, но только не сейчас, чуть-чуть позже. Я еще не готов к этой жертве. Сегодня я — Дмитрий Городинский, а уйди я от нее — кем я стану? В ее руках все ниточки, она перекроет мне кислород, Женька! Я умру без сцены! Неужели тебе меня не жалко?! Ты ведь хочешь гордиться мною, правда? Тебе ведь так приятно видеть меня на сцене, на экране, правда? Слушать мой голос по радио. А главное — имя, мое имя, Женька! Неужели тебе неприятно мое имя? Если ты не пожертвуешь собой — я пропал, я погиб, Женька! Она перекроет мне кислород, а я не хочу жить без сцены, я не смогу так жить! Я что-нибудь с собой сделаю, Женька! И моя смерть будет на твоей совести! Потому что ты не захотела сделать для меня такую малость! Ну сама подумай — это же совершеннейший пустяк, детка! Это же просто условности! Я ведь у тебя не первый, правда? И не последний. Сколько их было у тебя, Женька? Сколько еще будет? И почему-то раньше тебя это никогда не смущало. А теперь ты строишь из себя такую скромницу, аж противно, ей Богу! Когда пихала фотографию в букет — стыдно не было. Когда трахалась со звездой в машине — тоже почему-то не краснела. А теперь вдруг стыдно стало? Это ты во всем виновата, ты! Это ты меня приучила к себе, подсадила, как наркомана на иглу. Это из-за тебя я попал на крючок к Зимину, из-за тебя! Потому что если бы ты не сунула фотографию в букет, я бы не оказался в такой дурацкой ситуации!!! Ты приучила меня к себе, приручила, и ты теперь в ответе за меня! Это, между прочим, кто-то из великих сказал, не я придумал! Ты в ответе за меня, ты должна это сделать, Женька! Обязана!

'Мы в ответе за тех, кого приручили' — тут же всплыла в памяти заезженная до неприличия фраза из 'Маленького принца'. Фи, какая банальщина — скривилась Женя. Кто-то из великих! Слышал звон, да авторства не знает. Не кто-то из великих, а Экзюпери! Впрочем, не эти слова сильнее всего задели Женю. Гораздо страшнее было другое…

— Должна?!! — изменившись в лице, гневно спросила она. — Обязана?!!

— Нет, нет, конечно, не должна, не должна! — несколько запоздало спохватился Городинский. — Прости, детка, я не так выразился. Не должна, миленькая, родненькая, ты мне ничего не должна. Но я пропаду, Женька! Если бы у меня была хоть малейшая возможность справиться самому — я бы ни за что в жизни не стал просить тебя об этом. Но я правда пропаду… Понимаешь, Женька… Я люблю тебя, да, я тебя очень люблю, но я не могу справиться с ситуацией. Он сильнее меня, у него такие рычаги… Мне жаль, что все так произошло. Если бы ты только знала, как мне жаль! Раньше я зависел только от Алины, теперь я завишу и от тебя. Но от Алины зависеть проще, потому что я ее не люблю, мне на нее наплевать. Она для меня — работа, а кто сказал, что работа должна нравится? А ты… Ты — другое. Я ведь знаю, как ты меня любишь. Я ведь видел твой восхищенный взгляд. Знала бы ты, как я люблю, когда ты смотришь на меня так! Просто обожаю! Меня твой взгляд окрыляет, я чувствую себя всесильным. А тут — эта сволочь. Он подонок, Женька, это такая мразь! Упаси тебя Бог впасть когда-нибудь в зависимость от такой сволочи! А вот я попал. И теперь мне приходится умолять тебя, чтобы ты это сделала. А это ведь намного хуже, чем то, что требуется от тебя. Это так унизительно — умолять любимую женщину о такой малости. Малость, Женька, ты подумай, ведь в сущности это такая малость! Ну пожалуйста, родная моя, ну что тебе стоит? Клянусь тебе, я никогда в жизни не упрекну тебя в этом! Ну пожалуйста, Женька, умоляю тебя: позвони Зимину! Позвони, Женька! Ну пожалуйста!

Женя брезгливо скривилась, взяла долгую паузу. Ох, лучше бы он не звонил! Не вообще, а по крайней мере сегодня. А еще лучше — месяц, может, два. За это время Женя могла бы забыть неприятный эпизод с Зиминым, Димину истерику… Впрочем, разве она когда-нибудь сможет забыть эпизод с Зиминым? Глупость какая — конечно нет! Но со временем отвращение к себе и Диме, быть может, хоть чуточку притупилось бы, и все еще могло бы остаться, как есть. Ну зачем он позвонил?!

— Я не буду ему звонить, Дима, — после долгих размышлений ответила Женя. — Я постараюсь все сделать, если он придет. Да, если придет — я постараюсь. Я сделаю… Если будет не очень противно… Если ты действительно без этого пропадешь…

— Да, да, любимая, пропаду! — радостно подтвердил Городинский, чем заставил Женю еще больше скривиться от брезгливости.

— Хорошо, — убитым голосом согласилась она. — Раз уж я тебя приручила, как ты выражаешься… За свои ошибки нужно платить, как бы дорого они ни стоили. Но сама ему звонить не буду. Если придет, если потребует — сделаю всё от меня зависящее, по крайней мере, попытаюсь, но не гарантирую. А звонить не буду. И не проси.

Городинский торопливо ее успокоил:

— Ладно, ладно, не надо. Я сам позвоню. Ты только не передумай, ладно? Женечка, миленькая, ты даже не представляешь, как я тебя люблю! Спасибо тебе, родная моя! Вот увидишь, у нас еще все будет хорошо!