Идолы

В воздухе расплывается какой-то запах.

— Джекфрут, хлебное дерево, — поясняет Фортис, глубоко вдыхая и почесывая спину. — Пахнет, как вымя старой больной коровы.

— Но тебе нравится, — замечает Ро.

— Конечно. А там ююба. Маленькая, зеленая. Что-то вроде помеси груши и яблока. — Мерк показывает на лотки. — Ююба. Большая — гуава. А то — мангустан. Саподилла. Лонган… тот, что похож на сухой желтый виноград. Личи.

— Ты знаешь все названия на этом рынке? — спрашиваю я, рассматривая колючий фрукт, украшенный розовым плюмажем.

Тима бросает на меня косой взгляд. Она явно думала о том же самом.

— А это ананас. — Фортис пожимает плечами. — Удержаться не могу. Уж очень люблю фрукты.

Так, значит, ты и вправду бывал здесь раньше, думаю я. Как и говорил Епископ. Но почему ты никогда об этом не упоминал?

Но я оставляю эту тему, потому что совершенно ясно: Фортис ничего объяснять не станет. И вместо того улыбаюсь:

— Здесь все такое живое… Как будто Земля и не сдалась еще.

— Ты не можешь остановить рост того, что растет. Но, полагаю, можешь уничтожить все то, что попадается тебе на глаза. Однако оно все равно вырастет снова. Такова уж Земля. — Фортис усмехается, и это первая его улыбка за весь день.

Солнце поддерживает рост — разве не это пытался сказать мне Лукас?

— А вон там что такое? — показывает Тима.

— Страстоцвет, — отвечает Фортис, разламывая один фрукт пополам и протягивая мне и Тиме по половинке, и бросает несколько монет на пластиковый поднос на столике.

— И чего же такого страстного может быть во фрукте? — говорит Тима, не осознавая, насколько страстно выглядит, вонзая зубы в сочную оранжевую мякоть. — Это же в основном просто питание для семени.

Фортис чуть не давится лонганом, который начал жевать. Лукас лишь улыбается.

Я наступаю на какой-то уличный сор и тут же понимаю, что это не сор. Это цветок… сотни, тысячи цветков. Я оглядываюсь и понимаю: то, что я принимала за мошек, на самом деле цветочные лепестки, плывущие в воздухе.

Цветы и мусор, думаю я. И вряд ли можно определить разницу…

И как кто-либо может ожидать, что разницу заметят Лорды?

А потом в воздухе над нашими головами раздается гулкий голос, и Тима куда-то показывает. На столбах, там, где прежде были фонари, висят громкоговорители. Между ними — огромный портрет какого-то человека, он высотой с деревья на улице. Его окружает сложный золотой орнамент, а одет человек в алый военный мундир симпов. Я уже видела прежде нечто подобное — по всему Хоулу висели такие же портреты Посла Амаре. Но среди них не было изображения таких размеров и с таким количеством золота. И не только в этом дело… По периметру портрет украшен пышными волнами из белой и желтой ткани.

Подношения — множество цветов — заполняют вазы, корзины, горшки всех форм и размеров, и все это стоит перед портретом. Я думаю, что это какое-то святилище. Политическое святилище.

Подношения страху.

Лицо у человека широкое и плоское, волосы аккуратно причесаны. Очки в тонкой металлической оправе. Но в целом он выглядит как-то непримечательно. Для человека, который держит в своих руках судьбу целой планеты.

Однако звук, разносящийся над головами людей, действительно производит впечатление. Поначалу я не понимаю колониального диалекта. В чем-то он похож на китайский, по крайней мере на тот китайский, на котором говорят в Хоуле, но потом сообщение повторяют на английском.

— Сегодня мы приветствуем новое сообщество рабочих в наших прославленных Юго-Восточных Колониях, благодаря Дому Лордов и Посольствам, и мы завершаем наиболее важную стройку нашего исторического правления.

Похоже, это Главный Посол Планеты. Он говорит о себе. Теперь холод его голоса обретает смысл, на громкоговорители трудно даже смотреть. Я гадаю, каково это: взглянуть прямо в живое лицо Главного Посла Миядзавы.

Надеюсь, что никогда этого не узнаю.

— Проект Юго-Восточных Колоний не может быть завершен без самопожертвования всего человеческого населения. Мы благодарим наших тружеников за их вклад в дело процветания Земли. Рабочие, мы приветствуем вас! Приглашаем всех на празднование в честь новообретенной Эры Усовершенствования в День Объединения, который наступит уже через неделю. Посольства обеспечат пиры и фейерверки по всему миру в честь годовщины дня, когда Дом Лордов пришел, чтобы спасти нашу гибнущую планету. Да здравствует Тот День! Да здравствуют наши Лорды!

Внезапно детский хор прерывает послание.

Фортис приподнимает брови:

— Теперь ты не можешь сказать, что никогда не встречалась с Главным Послом. Очаровательный парень, тебе не кажется?

— День Объединения? Что еще за фигня такая? — Я трясу головой, когда хор умолкает.

— Это, друзья мои, называется политикой, — вздыхает Фортис.

Длинное белое оштукатуренное здание тянется вдоль улицы. Там, где штукатурка потрескалась и обвалилась, видны черные камни.

Форт, догадываюсь я. Древний форт.

— Это там твой друг?

— Нет, не там, далеко отсюда. В переулке. За свалкой, — отвечает Фортис.

Ну конечно.

Мы поворачиваем. В дальнем конце улицы — в тени форта — проходит небольшой грязно-коричневый канал. Облупившиеся дома вырастают прямо из воды. Их и заметить невозможно, если не искать специально. Строения выглядят заброшенными и нищими, их необитаемый ряд примыкает к ветхим зданиям, что выходят фасадами на другие улицы. И только если присмотреться как следует, можно заметить, что листы гофрированного железа, прикрывающие входы в лачуги, на самом деле кое-где отодвинуты, а в тени за ними притаились жилые комнаты.

— Смотрите, — взмахивает рукой Фортис.

Обвисшие черные веревки, сделанные как будто из резины, переплетены в массивные пряди и петли, как пучки волос.

Они выглядят так, словно до них никому нет дела, будто ими играли дети, да и забыли здесь.

— Электрические провода. Линии электропередач. Вы слишком молоды, чтобы знать о таких вещах. По этим проводам энергия передавалась от дома к дому, от магазина к магазину.

— Не слишком эффективная технология, — говорит Тима и морщится от яркого солнечного света, рассматривая веревки, висящие высоко над ее головой. — Все перепутано.

Тиме это не нравится.

— На самом деле нет. Но посмотрите туда. Это нечто вроде примитивной компьютерной связи. — Фортис показывает на большой ящик, расписанный синим, серебряным и оранжевым; он стоит на тротуаре у стены, сплошь покрытой граффити. — Телефонная будка.

Мы все киваем, как будто понимаем, что означают эти слова.

Идем дальше, спускаемся по ступеням к каналу и шагаем по дорожке, что тянется вдоль него. Необычные и прекрасные письмена, ничего для меня не означающие, отмечают некоторые из строений.

Мы останавливаемся перед одной такой хижиной, с буквами, написанными в зеркальном порядке. Рядом с ними на вывеске кланяется свинья в костюме, предлагая какие-то услуги, но я ничего не понимаю.

— Ах, как здесь легко представить старые добрые времена, а? Очень мило. Для свиньи, — хмыкает Фортис.

— Кто это? — Тут Тима отвлекается. — А там что?

Я смотрю, куда она показывает, и вижу, что мы дошли почти до самого конца канала и находимся неподалеку от места, где его вода встречается с водами реки, которая, похоже, протекает через центр города.