Иду на вы
Шрифт:
– Ныне Новый Рим, со всех сторон окружён еретиками да язычниками, от чего подобен озарённому светочем одинокому утёсу, стоящему посреди моря. И ветры и волны стремятся тот светоч погасить. Он же, волею Божьей, горит наперекор. И впредь гореть станет, не допустит Господь его угасания, покуда свет его отражается в наших душах! Однако ж, разве не грешно нам единственным согреваться у благодатного сего огня? Воистину грешно! Следует нам терпеливо, со смирением и молитвой рассеивать светом Истиной Веры диавольскую тьму вокруг! Тебе, брат мой, выпало нести частицу того света в обширные да изобильные, но погружённые во мрак язычества земли Киева. Иные из нас полагают язычников глупцами. А между тем, разве не доказал вождь их Олег обратное? Опасное заблуждение, брат Фома, не поддавайся ему. Диавол умён и коварен! Ныне, по смерти Игоря в Киеве правит Ольга. Достойная сия жена всё более склоняется к Истинной Вере, тебе же вменяется с терпением оберегать благодатные посевы. Мудрым
Фотий водрузил на стол простой, невеликий размерами и безо всяких украшений ларец.
– Здесь,-молвил он далее.-Грамота для Ольги, три сотни золотых солидов, да... смертоносное зелье из особых трав. Грамоту отдай княгине, а золотом и зельем распорядись по своему усмотрению, соразмерно с разумом, но первее того - с сердцем.
– Но, игемон[89],-ужаснулся Фома,-Разве отрава не суть орудие самого диавола?!
Архимандрит покачал седой головою.
– Меч в руках язычника служит диаволу так же, как меч в руках христианского воина Господу. В железе да золоте, как и в травах диавола нет. Он в душе. В душах идолопоклонников угнездился антихрист и если нам не достаёт сил вырвать душу из когтей его, то такая душа и без того мертва, а обратив тело во прах, мы лишь изничтожаем вместилище сатаны. Отринь сомнения, брат Фома. Молись, и Господь укажет тебе путь...
С той поры, пребывая подле киевской княгини, не единожды доводилось Фоме терзаться сомнениями. И, всякий раз, памятуя напутствие архимандрита, лишь истово молясь находил он согласие меж разумом и душою. Однако, никогда доселе не случалось ему испытать смятения столь тягостного, как теперь. Бывало, что не противился, а то и вовсе благословлял княгиню на душегубство - покуда богомерзкие варвары губят друг дружку, их алчные взоры не обратятся в сторону Константинополиса, а стало быть, сам Христос хранит от разорения Церковь Свою. А все ж таки, ни разу прежде не направлял Фома душегуба своею, но не Господней волей. Ныне же, по всему выходило, придётся. Не останови он княжего дядьку теперь, так Осмуд из несмышлёного покуда мальчонки нового Олега взрастит. Да, что - Олега, как бы не самого Атиллу! Так, не должно ли верному воину христову отвести угрозу от Истинной Церкви, от христолюбивого василевса да и всего христианского мира?! Должно! И, труда в том нет. Можно натравить исподволь наветом, либо соблазнить посулами да златом какого из охочих до крови нурманов. Вернее же - подослать с отравою Божко. От скользкого сего змеёныша, давно Фомою прикормленного, было немало пользы - княжий отрок исправно доносил о речах, что ведутся в палатах да шатрах меж киевской знати. На Осмуда же Божко таил лютую злобу, какую всякая гиена питает ко льву, и уж верно изловчился бы опоить того отравой. Хоть был отрок монаху противен, однако в руцех Господних и змий ползучий - орудие Его. Разве не аспид избавил мир от проклятого Олега?!.[90]
Всё верно, и разуму созвучно, но от таких измышлений душа Фомы будто свинцом налилась. Не мог он извести Осмуда. Не оттого ли, что сам прежде служил схоларием[91], да так и не сумел, приняв обеты, отречься от прежнего жития. По сердцу ему пришёлся старый воин с его варварской Правдой! Но возможно ли такое, чтобы Правда разною бывала? Нет же, ошибается Ольга! Правда едина, хоть для христиан, хоть для язычников. Иное - ложь, какая суть вся от лукавого!
Монах улыбнулся, почуяв как отпустила вдруг тяжесть. Не иначе, то - испытание ему было. Фотий велел прежде разума сердце слушать и с тем дарами своими распорядится. Ныне Фома знал как поступить с отравленным зельем - сжечь в очаге без остатка. Не станет он губить княжего пестуна. А, коли судит Господь явиться в мир новому Атилле, так ведь не даром же прежнего Бичом Божьим прозвали. Божьим, а не диаволовым!..
Грек, опираясь на посох, поднялся с лёгкостью и пошёл было прочь, да отойдя на полдюжины шагов остановился, и обернувшись к Осмуду, молвил:
– Я поведаю княгине, что от тебя нет ей угрозы, и впредь не станет. О том же, что лучшего пестуна для княжича ей не сыскать Ольга и без меня знает.
* * *
В своих землях нурманы градов не ставят. Оно и понятно - единой княжей, либо иной власти промеж них отродясь не бывало, общинами да ватагами живут. Общинникам же их - бондам да карлам, как и повсюду, сподручней по весям селиться. Землица у них скудная, оттого хлебов разных они там не сеят, ячмень разве, да репу ещё. Скотину, правда, разводят - свиней да коров, овец с козами. Более же промыслом кормятся. Зверя бьют, птицу лесную да морскую, рыбу удят. На что при такой жизни грады? Поставят с дюжину избёнок, земляным валом их вкруг обнесут вот и село. Да, уж больно избёнки-то худые. Вроде как и не
избёнки даже, а вовсе землянки. Понавтыкают в землю брёвен, навроде частокола, камнями, либо землёю снизу присыпят, землёю же и скаты сверху укроют. А то, могут вместо кровли ладью старую кверху днищем опрокинуть. Ладно общинники, так ить и ватаги их разбойные, что по лукоморьям[92] сидят, туда же! Эти кажись уж бывают и у франков, и в Новоградских землях, и в Киевских. Да, что там, в самом Царьграде! Могли бы выучится хоромы рубить. Плотники у них есть - ладьи-драккары же строят. К слову сказать, справные лодьи, на воде скорые. Ан нет, и те в землянках ютятся, будто лесовики одичавшие. Печей и тех не знают - посередь дома на земляном полу костёр жгут! Так и живут - летнею порою по торговым делам, либо в набег, а зиму у очагов, хмельными медами упившись, пережидают. Таков уж, должно быть обычай у всех, какие ни на есть, разбойников.А, в походах нурманы палатки налаживают. По две жердины скрещенные торчком, а промеж них перекладина, через какую холстину, либо шкуры шитые перекинут. Вроде немудрёно, однако ж многие у входа вместо жердин доски резные крепят, что воронами, либо головами змиев морских, а то иными какими чудищами изукрашены. Должно, обереги - лихо отваживать.
В таких шатрах все воины обитают. И, ярлы ими же довольствуются. Свенальд, однако, и тут оказался не как все - повелел посередь своего стана нурманскую избу выстроить. С умыслом велел, не от пустой прихоти. Выходило, что княгиня-то, хоть и в богатом, а всё же шатре живёт. Он же, воевода - в длинном доме. Тут любой призадумается: только ли войско Свенальд водит, или же правит исподволь. А, что такие думы и княгине на ум могут прийти, так то его не заботило. Пусть ведает и силу, и власть своего воеводы. Глядишь, поостережётся недоброе против него замышлять.
Стены Свенальдова дома были хоть и не с умом срублены - тем же частоколом стояли, но всё же бревенчатые а не холщовые. Потому, хотя речи велись потаённые, говорил воевода чужих ушей не остерегаясь ни прежде, с Ульфом, ни теперь, оставшись со Спегги.
– Верно ли говорят, что за жизнь моего сына ты в долгу нынче перед Асмульдом, и в том на крови ему клялся?
Воевода скривился, глядя как Спегги единым глотком осушил плошку козьего молока. Горбуну же видать питьё по вкусу пришлось - отёр губы, да вновь ко жбану потянулся.
– Это так,-согласился он.-Весь хирд тому свидетели. Да, и киевляне тоже.
– И Боги,-нахмурился Свенальд.-Древние клятвы всегда притягивают их взоры. Отступника ждёт суровая кара...
Теперь уж у Спегги лик перекосило. Не с молока, но от речей воеводиных.
– Коли Боги всё же есть,-сварливо пробурчал он,-То до меня и моих клятв им дела всяко нету. Как и мне до них.
Свенальд привстав подался вперёд и с улыбкою хлопнул горбуна по плечу.
– Этих слов я и ждал от тебя, старый друг. Асмульд - помеха нам более несносная. Страшась меня укрепить, Ольга сама его не удалит, но ежели Асмульда не станет, то мне пестовать княжича, более некому.
– Ко времени ли придётся ныне смерть княжего дядьки? Ропот недобрый пойдёт.
– Верно,-вновь посерьёзнев кивнул воевода.-Я мыслил прежде усмирить древлян, и вернуться в Киев, да Ульф с глупым своим поединком!..
Взъярившись на миг, Свенальд грохнул кулаком по столу, но сразу и успокоившись, продолжил:
– Асмульд Ульфа задирать не станет. Мой сын - иное дело, что бы он мне не обещал. Нет, Спегги, теперь - самое время, и в том у меня на тебя надежда. Не даром же тебя за колдуна держат. Опои Асмульда отравой, а я, тем временем, расстараюсь слух пустить, будто Фома его извёл. Всем ведомо - греки на такое умельцы. Княгиня, думаю, пытать его не даст, но отошлёт уж наверное. Нам во благо - единым разом и от базилевсовой опеки избавимся. Что насупился? Не по нраву мой замысел?
– Хорош замысел,-откликнулся горбун.-Одна беда - нет у меня такого зелья.
– Так свари! Знаю - умеешь ведь.
– Я не встречал здесь потребных трав, да и собирать их теперь поздно. Можно бы иную отраву сварить, но от неё быстрой смерти не выйдет. Прежде лихорадка случится с кровавым поносом седмицы на две, а то и все три.
– Ну, и славно! Коль Асмульда лихорадка свалит теперь же, то умереть ему можно и через три седмицы.
– Не умрёт он,-покачал головою Спегги.-Знахарь у киевлян уж больно искусный. Скоро дознается от чего хворь. Мало что излечит, так ещё и на меня подозрения наведёт. О том, что я с травами знаком, не одному тебе, ярл, ведомо.
– Скверно...-Свенальд потянулся было к своему оберегу, да видать передумал.-Однако, на такой случай есть у меня и другой замысел. Не столь ладный, да уж сгодится.
Воевода ненадолго перевёл дух и продолжил:
– Не тайна, что в окрестных от нас лесах зверьё будто повывелось.
– Не тайна,-согласился Спегги,-В дружине говорят, что древляне исхитрились заговорами, либо уловками отпугнуть зверя от этих мест. Я мыслю так же.
– И я. Лесовики хитры как бастарды Локи[93]! Но, нашим воинам нужно набивать свои утробы, и лучше мясом, а не кореньями. Два дня назад я отсылал Свейна и Хёльми добыть хотя бы птицы. Вернулись они вчера на закате.