Иерусалим обреченный (Салимов удел; Судьба Иерусалима)

Жизнь Мэтта текла спокойно и ровно. Уже тринадцать лет - после смерти матери - единственной вещью, которая выводила его из равновесия, был несчастный конец некоторых его учеников. Билли Ройко, погибший во Вьетнаме за два месяца до прекращения огня; Салли Григ, одна из самых талантливых и жизнерадостных его учениц, убитая своим пьяным дружком, которому объявила, что хочет порвать с ним; Гарри Коулмен, ослепший от какой-то мистической деградации зрительного нерва; брат Бадди - Мэйбэрри Дуг, утонувший во время купания, и - наркотики, маленькая смерть.

– Дела?
– медленно переспросил Майк.
– Не знаю, мистер Берк. Не то чтобы хорошо.

– Какого дерьма ты набрался, Майк?
– мягко спросил Мэтт. Майк глядел на него непонимающе.
– Травка, - пояснил Мэтт, - кокаин. Или...

– Нет, - сказал Майк, - я думаю, я болен.

– Это правда?

– Я никогда серьезных наркотиков не нюхал - эти слова, казалось, стоили Майку ужасного усилия.
– Так только, игрушки. И к этому не прикасался четыре месяца. Я болен... еще с понедельника, по-моему. Слушайте, я заснул в воскресенье вечером на "Гармони Хилл". Проспал всю ночь до утра понедельника, - он медленно покачал головой, - и с каждым днем мне все хуже и хуже.
– Он вздохнул, и сам встрепенулся от движения воздуха, как омертвевший лист на ноябрьском клене. Мэтт сосредоточенно наклонился вперед:

– Это случилось после похорон Дэнни Глика?

– Ну, - Майк снова посмотрел на него.
– Я вернулся зарыть могилу, когда все ушли, но эта сука... простите, мистер Берн... Роял Сноу так и не объявился. Я долго ждал его, и вот тогда, наверно, уже заболел, потому что все, что было потом... ох, у меня от этого болит голова. Мне трудно думать.

– Что ты помнишь, Майк?

– Помню?
– Майк глядел в янтарные глубины своего пива и следил за отрывающимися от стенок стакана пузырьками.
– Помню пение. Никогда не слыхал такого красивого. И чувство... как будто тонешь. Только приятно. Все, кроме глаз. Эти глаза.

Он обхватил свои локти и вздрогнул.

– Чьи глаза?
– настаивал Мэтт.

– Красные. Жуткие глаза.

– Чьи?

– Не помню. Не было глаз. Мне все приснилось.
– Мэтт почти мог видеть, как он отталкивает от себя воспоминания.
– Ничего больше про ночь воскресенья не помню. В понедельник утром я проснулся на земле и сначала даже встать не мог - так устал. Но потом поднялось солнце... я испугался солнечного удара... добрался до ручья. Страшно устал. Ужасно. И опять уснул. Спал до... часов до четырех или пяти, - его смешок зашелестел, как бумага.
– Когда проснулся, был весь засыпан листьями. Но стало немножко лучше. Тогда я встал и пошел к машине.
– Он медленно провел рукой по лицу.
– Должно быть, я зарыл мальчугана еще в воскресенье. Странно. Не помню этого вовсе.

– Зарыл?

– Могилу зарыл, без Рояла обошелся. Утрамбовал землю и прочее. Полно работы. А я не помню. Наверно, серьезно заболел.

– А в понедельник где ты ночевал?

– Дома. Где же еще?

– А как ты чувствовал себя во вторник?

– Никак. Проспал целый день. До самой ночи.

– А потом?

– Ужасно. Ноги - как из резины. Я встал напиться - и чуть не упал. Пришлось идти на кухню, держась за стены. Ослабел, как котенок.
– Он нахмурился.
– Ничего есть не мог. Тошно. Как с похмелья.

– И ничего не ел?

– Пытался, и все обратно вышло. Но мне стало лучше. Я встал, немного походил. Потом вернулся в постель.
– Пальцы его блуждали по старым следам от пивных стаканов.
– Я испугался. Как младенец испугался. Прежде чем лечь, убедился, что все окна заперты. И зажег все лампы.

– А вчера утром?

– Утром... Да ведь... я не вставал до девяти вечера... вечера.
– Он опять издал бумажный смешок.
– Я еще подумал, если и дальше так - скоро вообще просыпаться перестану. А так делают мертвые.

Мэтт мрачно глядел на него. Позади Флойд Тиббитс у музыкального автомата выбирал песню.

– Странно, - сказал Майк, - когда я встал, окна в спальне оказались открыты. Я их, должно быть, сам открыл. Мне снилось... кто-то подошел к окну, я встал... и впустил его. Как старого друга, который замерз... или был голоден.

– Кто это был?

– Мне это снилось, мистер Берк.

– Но во сне - кто это был?

– Не знаю. Я попытался есть, но не мог.

– Что же ты делал?

– Смотрел телевизор. Джонни Карсона. Мне стало лучше. Тогда я лег.

– Ты запер окна?

– Нет.

– И спал весь день?

– Проснулся на рассвете.

– Слабым?

– Господи...
– он опять провел рукой по лицу.
– Мне так худо! Это грипп или что, мистер Берк? Я ведь не серьезно болен, правда?

– Не знаю, - сказал Мэтт.

– Я подумал, может, пиво меня подбодрит, но и пить не могу. Вся неделя... как в кошмаре. Я боюсь.
– Он спрятал лицо в похудевших руках, и Мэтт увидел, что он плачет.

– Майк!..

Никакого ответа.

– Майк, - он мягко отвел руки Майка от лица, - я хочу, чтобы ты пришел сегодня ко мне и спал у меня в комнате для гостей. Сделаешь это?

– Ладно.

– А завтра я хочу, чтобы ты со мной навестил доктора Коди.

– Ладно.

– Пошли.

Он подумал, не позвонить ли Бену Мерсу, - но звонить не стал.

Мэтт постучал в дверь, и Майк Райсон сказал:

– Войдите.

Мэтт принес пижаму:

– Великовата, но...

– Все в порядке, мистер Берк. Я сплю в трусах.

Он стоял в одних шортах, и Мэтт увидел, что все его тело ужасающе бледно. Ребра сильно выпирали из-под кожи.

– Поверни голову, Майк. Вот так.

Майк послушно повернул.

– Майк, откуда эти... царапины?

Рука Майка потянулась к горлу:

Не знаю.

Мэтт постоял, беспокойно раздумывая. Потом подошел к окну. Задвижка была надежно закрыта, и все-таки он подергал оконную створку. За окном тяжело прижалась к стеклу темнота.

– Зови меня ночью, если тебе что-то понадобится. Что бы то ни было. Даже если просто увидишь плохой сон. Ты это сделаешь, Майк?

– Да.

– Я буду здесь, в соседней комнате.

– Хорошо.

Неуверенно, чувствуя, что сделал не все, что требовалось, Мэтт вышел.

Он так и не смог заснуть, и единственное, что помешало ему теперь позвонить Бену Мерсу, - это сознание, что у Евы все уже спят. Пансион населяли старики, и, если там ночью звонил телефон, это означало, что кто-то умер.

Мэтт беспокойно следил, как светящиеся стрелки будильника переходят с половины двенадцатого на двенадцать. Дом сделался сверхъестественно тихим. Впрочем, может быть, и естественно: старый, но крепко построенный, он давно уже перестал издавать звуки, сопровождающие усадку. Только тикали часы и снаружи слабо шумел ветер. В это время ночи никто не ездит по улицам Салема Лота.