Игра Канарейки

Атаман «кабанов» почти никогда не спускался вниз, сидел в своём кабинете или вовсе отсутствовал в усадьбе. Пьяная возня с не блещущими умственными способностями дворянскими детьми его не интересовала. А когда Ольгерд фон Эверек выходил к перилам второго этажа, его появление производило настоящий фурор. Все «кабаны» разом отвлекались от кружек и приветственно выли, кричали и свистели, каждый на свой лад.

Сегодня атаман не появлялся, да и вообще с самого утра почти не выходил из своего кабинета. «Кабаны» были к этому привычны, не мешали Ольгерду и только кухарка приносила ему на подносе еду и оставляла под дверью. За день атаман ни к чему не притронулся.

– Эльза, правда, что ведьмаками становятся краденые сопляки? – Уже порядком захмелевший Ломонд будто бы забыл о предмете спора.

– Не, не краденые. Убивают бестию, а потом берут ребёнка взаместо платы.

Бертольд глупо захихикал в кружку, а Ломонд озвучил мысль, пришедшую им обоим:

– С атамана он тоже плату детьми брать будет?

Компания раздалась громким пьяным хохотом. Эльза, которая выпила значительно меньше мужчин, отсмеялась раньше и мгновенно похолодевшим взглядом уставилась в сторону входной двери, за спины Ломонда и Бертольда. Последний даже во время пьяного веселья не сводил глаз с Эльзы, поэтому быстро заметил перемену в её настроении и обернулся.

Возле двери топталась, стягивая с себя просыревшие и отвратительно холодные от росы сапоги, светловолосая эльфка. Канарейка.

– Птаха вернулась, – сказала Эльза.

– И без ведьмака.

Ломонд тоже наконец отсмеялся, увидел Канарейку, допил свой эль и молча встал из-за стола.

Канарейка грела обледенелые руки и ноги, протянув их к огню очага, разожжённого подвыпившим «кабаном». Он учтиво и не по-бандитски представился Ломондом. Эльфка благодарно ему улыбнулась и с радостью приняла кружку пряного вина.

– И так жарко, погаси ты огонь! – беззлобно бросил детина с гарпией, вытатуированной прямо на лысой голове.

– Милсдарыня мёрзнуть изволит, – ответил кто-то из другого угла, и «кабаны» все как один рассмеялись.

Ломонд подбрасывал в огонь поленья, кружка с вином грела Канарейке руки, пьяные шутливые перепалки «кабанов» напоминали об одном из десятков оставленных эльфкой домов. Канарейка не хотела вспоминать о том доме, но мысли как-то сами возвращались к маленькой деревушке под Вызимой и старому эльфу, научившему её петь и держать в руках клинки.

– Дать сухую одежду, птаха?

Эльфка оторвалась от пламени, словно проснулась.

– Что?

Рядом стояла «кабаниха» в рубашке с чрезмерно глубоким вырезом и золотыми серьгами в ушах.

– Оглохла? Вам, эльфам, ухи такие на что?

Канарейку уже давно, лет тридцать как, не задевали подобные замечания. Она улыбнулась:

– Если с таким вырезом, то не надо.

Эльзу ответ эльфки чем-то задел, женщина скрестила руки на груди:

– Да, ты, боюсь, из него вывалишься целиком.

Канарейка повернулась к Эльзе, чтобы ответить что-нибудь грубое, но к ним подошёл Ломонд:

– Канарейка, вас атаман просит.

Эльза прыснула, а Канарейка посмотрела вверх, на балкон второго этажа. Там, опираясь на перила, стоял Ольгерд фон Эверек. Он смотрел мимо эльфки с обыкновенным хмуро-безразличным выражением лица.

Канарейка допила вино, ещё раз поблагодарила Ломонда и уже немного согревшаяся босиком направилась к атаману «кабанов». Когда она поднялась на второй этаж, Ольгерд без лишних слов зашагал к своему кабинету, красноречиво оставил дверь открытой. Эльфка пошла за ним.

Комната, очевидно, раньше была обычным господским кабинетом, в которую для экономии помещений «кабаны» притащили дубовую кровать и поставили к стене в углу. Кроме кровати в кабинете стоял стол, заваленный пыльными книгами и какими-то неуклюжими рисунками, софа с маленькими цветными подушками и столик, заставленный бутылками вина. В углу стопкой были сложены картины и лежала на полу статуя голой эльфки с отколовшимися руками. Канарейка отметила про себя, что для полноты картины не хватало ещё пары нагих наложниц, смущённо жмущихся к стене, и черепа с приписанным внизу каким-нибудь заковыристым именем и пометкой: «мой старый добрый враг».

– У тебя тут холоднее, чем внизу.

Ольгерд фон Эверек стоял возле распахнутого окна, облокотившись на подоконник. Он оглянулся на эльфку, как-то странно на неё посмотрел и кивнул в сторону кровати:

– Одеяло на кровати.

Канарейка закуталась в плотное тёплое одеяло, пахнущее перцем и сладким табаком. Эльфке стало интересно, пахнет ли так же Ольгерд, но подходить и нюхать определённо не стоило. Канарейке вдруг отчётливо представилась эта сцена, она прыснув, попыталась подавить улыбку. От этих мыслей было уже неловко садиться на кровать атамана, и она, босая и завёрнутая в одеяло, продефилировала к софе.

Ольгерд смотрел на Канарейку и думал, что убийц нелепее неё он никогда не встречал. Тут же ему вспомнилось холодное спокойствие, с которым она тогда, пару дней назад, бросила нож в одного из его ребят, и фон Эверек был готов взять свои слова назад – эльфка была смертоносна и опасна. Только не для него.

– «Эст-эст» из Туссента? – спросила Канарейка, рассматривая бутылки на столике. – Сидишь тут как сыч и пьёшь дорогущее вино?

Атаман «кабанов» подошёл к столику, налил в небольшой кубок вина. Сделал пару глотков и протянул эльфке. Та благодарно кивнула. Ольгерд вернулся к окну.

С минуту в кабинете стояла полная тишина. Только снизу доносились голоса разошедшихся «кабанов». Канарейка вертела кубок в руках, рассматривала вырезанные на его стенках листья и маленьких птиц. Ольгерд смотрел в окно.

– Где ведьмак?

Канарейка с плохо скрываемым удовольствием отпила из кубка вино, долго смаковала его, принюхивалась. Ольгерд стоически вытерпел издёвку, ни один мускул на его лице не дрогнул.

– Теперь будешь делать вид, будто не знал, что это офирский принц?

– Знал.

– Но почему-то упустил эту важную деталь.

Ольгерд фон Эверек внимательно посмотрел на Канарейку удивительно холодными, несмотря на их зелёный цвет, глазами.

– Это смущает убийцу?

Последнее слово повисло в воздухе, зазвенело и с тяжестью чугунного утюга упало на пол. Конечно, услышав имя Канарейки, все сразу понимали, кто она, чем она зарабатывает на жизнь на самом деле, но это было как-то не принято произносить вслух. А сказанное Ольгердом фон Эвереком это слово имело какой-то другой, не трепетно-прислуживающийся, а насмешливый и даже пренебрежительный тон.