Игра Канарейки

Канарейка медленно и лениво жевала, маленькими глотками пыталась пить невероятно кислое вино. В голове её суетились, мешались мысли о том, что вообще-то нужно уезжать. Вернуть ведьмаку долг и гнать отсюда поскорее, от «кабанов» и Ольгерда фон Эверека в частности, пока она окончательно не влипла в невозможно длинную, вечную историю, к которой её силой приплетает Гюнтер О’Дим. Торговец зеркалами видел в этом или выгоду для себя, или какую-то невероятную забаву. А чтобы понять, что, в мозаике не хватало какого-то кусочка, важного и очень большого. Канарейка не могла понять, но точно знала – что-то не сходилось.

– У тебя входит в привычку пить моё вино? – спросил Ольгерд фон Эверек, присаживаясь на скамью напротив.

– Мерзкая кислятина, – весело бросила эльфка и поставила недопитую кружку перед атаманом.

– Всегда валандаешься по корчмам? – Ольгерд пригубил вино, придвинулся к стене и закинул ноги на скамью.

– Ну, нам, убийцам, не пристало иметь что-то своё – всегда должна быть возможность исчезнуть, – озорно сказала Канарейка, размахивая ложкой в воздухе.

– А то придётся лезть за вещами в огонь?

– Да… – Эльфка подняла глаза на атамана. – Спасибо, Ольгерд. За лютню.

Мужчина поднял на Канарейку взгляд, пристально смотрел на неё несколько секунд и хмыкнул чему-то своему.

Ещё минут десять эльфка медленно и молча ела, а Ольгерд степенно тянул кислое вино.

Атаман смотрел на свою компанию, шумную и отчего-то весёлую, хоть теперь и не было ясно, где и на что они будут жить. Глупцы пили до исступления, но не чтобы забыться, а чтобы развлечься. Фон Эверек не мог понять этого, не мог присоединиться к общему веселью. Поэтому он всё чаще сидел один в своём кабинете с дорогим вином и книгами. Так было и сейчас, пока к его столу не явились непрошенные гости.

– Если ты ждёшь извинений за пощёчину, то их не будет, – хохотнула эльфка.

Атаман покачал головой, будто не слышал Канарейку, а отвечал собственным мыслям.

– У тебя остались мои книги.

– Они наверху, – кивнула эльфка. – Неужели «Алхимия» – единственная корчма в Оксенфурте, где могут расквартировать «кабанов»?

– Она единственная бесплатная, – спокойно признался атаман. – Корчмарь как-то влез в неприятности с одним нильфом. Оказалось, у нильфа есть деньги и имя. Мои ребята и выручили этого Бьорна. В счёт будущих заслуг.

Эльфке не хотелось знать, как «кабаны» выручили корчмаря. Она понимала, но думать об этом было неприятно.

– Совпадения, – с улыбкой развела руками эльфка, объясняя здесь своё присутствие. Только почему-то она не была в этом уверена.

Канарейка резко перехватила чашку из рук Ольгерда, залпом допила остатки вина. Снова долила из графина и поставила перед атаманом. Спирт в дешёвом вине чувствовался сильнее, горло жгло. Пока запал не пропал, эльфка выпалила:

– Ольгерд, а у тебя есть женщина?

Атаман замер на мгновение, затем медленно убрал ноги со скамьи, сел лицом к Канарейке и облокотился на стол. Он смотрел на неё прямо, почти с вызовом, а эльфка из упрямства не отводила взгляд, хотя ей было жутко неудобно.

– Я думал, тебя интересует ведьмак.

– Меня интересует не ведьмак, а есть ли у тебя женщина, Ольгерд фон Эверек, – с хитрой улыбкой промурлыкала Канарейка. – Это всё, что я у тебя спросила.

В глазах атамана сверкнул огонёк, хотя лицо оставалось бесстрастным.

– А что, – протянул он, медленно откидываясь назад и складывая руки на груди, – у тебя есть предложения?

– Ты увиливаешь от ответа.

Ольгерд взглянул на опустевший кувшин, встал из-за стола и направился к корчмарю.

Канарейка села на скамейке боком, чтобы посмотреть вслед атаману. Тот подошёл к Бьорну и что-то коротко сказал ему. Корчмарь торопливо кивнул, достал из тумбы два графина и кружку, но не протянул их атаману, а услужливо сам понёс к столу, за которым сидела эльфка. Бьорн поставил посуду перед Канарейкой, сконфуженно улыбнулся и засеменил обратно к своей тумбе.

Ольгерда такое обращение только раздражало. Напоминало о днях, когда слуги в родовом поместье фон Эвереков постоянно порывались одеть его или лишний раз накормить. Когда Ирис была рядом, он был счастлив, а мысль об их персональной вечности ещё лишь зарождалась в его голове. И уже тогда Ольгерд тяготился излишним вниманием прислуги, побаивающейся вспыльчивого хозяина.

Годы кочевой жизни по баракам, лесам и полупустым усадьбам с вольной реданской компанией окончательно отучили атамана от слуг, мягких постелей и горячей еды. Теперь редкие выпады трясущихся перед ним корчмарей и мелкой знати только злили его, но «кабанам» это безумно нравилось, поэтому Ольгерд молчал.

Когда атаман вернулся за стол, Канарейка подскочила будто от неожиданности, сложила на столешницу руки, будто что-то прикрывая. Фон Эверек налил в принесённую кружку мёд и поставил перед эльфкой. Она улыбнулась неловко, кивнула и сделала небольшой глоток.

– У меня была жена, – вдруг совершенно спокойно, даже холодно сказал Ольгерд.

Канарейка непроизвольно нахмурилась. «Была».

– Она умерла? – не выдержала эльфка. И тут же осеклась. – Извини. Так нельзя.

– Да.

– Сколько лет ты бессмертен?

– Вечность.

Атаман сам себе не мог объяснить, какого чёрта он отвечает на вопросы наглой эльфки. Почему он не может просто послать её или выгнать из-за стола? Зачем она хочет это узнать?

Она не была как все «кабаны» и «кабанихи» проста и прямолинейна. Она видела больше них, сама отнимала жизни, но не получала от этого удовольствия – она зарабатывала этим. Канарейка пила не чтобы веселиться в исступлении, а чтобы забыть последний крик жертвы или искажённое гримасой ужаса лицо. Она была сложнее, чем люди, в обществе которых Ольгерд провёл последние лет десять. Она определённо вела какую-то игру и не спешила выкладывать карты на стол.

– Это плата за вечную жизнь, – серьёзно сказала Канарейка. И добавила почти шёпотом. – Или просто за очень долгую…

Атамана накрыла волна ярости. Как она смеет говорить о его бессмертии, о том, о чём она не имеет никакого понятия?! Это – плата за его собственную чудовищную ошибку. И только.

За годы бессмертия у Ольгерда притупилось, если не полностью исчезло чувство самосохранения. Что бы с ним не происходило: затаптывали ли его кони или протыкали его насквозь мечом, атаман чувствовал только невыносимую боль, но всегда оставался жив. Со временем боль тоже притупилась. Или фон Эверек просто перестал обращать на неё внимание? То же самое можно было сказать и о боли в сердце – о воспоминаниях об Ирис. Он только помнил, что с ней было хорошо, что он любил её, что сам виноват во всём случившемся. Но никто никогда не пытался залезть в его душу, не выспрашивал о прошлом. Эльфка же делала это с таким видом, будто всё прекрасно понимала, будто могла помочь.