Игра Ловца

— Эурон Грейджой! — Она, казалось, ласкала языком каждый слог его имени, однако интонация ее голоса была непристойно оскорбительной. — Что ты забыл на юге король Островов? Ты пришел сюда на погибель — и твои люди тоже идут на убой! Ты творишь зло ради женщины, которая никогда и не взглянет в твою сторону — и ты же сгинешь тут, даже не зная, что вероломный брат уже готовит твой трон под свою задницу!

— Ты лживая тварь! — Эурон презрительно cкривил губы, — можешь морочить головы своим черномазым, но не мне. Что такая как ты может знать о моем брате?

Девушка хохотнула — словно ударил бархатистый хлыст.

— Больше чем ты думаешь, король Эурон! Кто ненавидит тебя больше чем кто-либо на островах? Кто считает тебя еретиком и безбожником за то, что ты предпочел вашего бога ведьме из черного камня? Ты считал его дураком, но на деле глупцом оказался ты, когда уплыл, развязав ему руки. А сейчас, когда на его стороне рыжая королева…

— Заткнись! — Эурон прислушивался к звукам схватки в лесу — вот-вот сюда выйдут его люди. Не нужно им слышать все это. Он занес топор, но вдруг остановился — его смутило полное отсутствие страха в глазах коричневой ведьмы.

— Не делай того о чем потом пожалеешь, Эурон Грейджой, — предупредила его девушка. — Убьешь меня — и никто из вас не вернется домой.

Она шагнула в сторону, совершив несколько странных движений руками. С губ ее сорвался громкий крик — и странный, высокий вой был ему ответом. Глаза летнийцев как по команде обратились в сторону тьмы нависшей лесных ветвях над болотом. Девушка повторила свой крик — и из воды внезапно высунулась черная голова. Потом еще и еще — не менее двух десятков голов. Каким-то образом Эурон понял, что это не обычные летнийцы, сидящие по горло в воде: было в их позах что-то донельзя неестественное. А потом твари начали выходить из болота. Это были летнийцы — и одновременно не они: их тела округлились и вытянулись, ноги стали короче, ступни — более плоскими и широкими, а пальцы — невероятно длинными. И между ними появились перепонки! Шея этих существ стала на несколько дюймов длинней, чем у обычных людей, а выражение их морд было менее человеческим, чем у любой рыбы.

А в их лапах корчился, издавая отчаянное мычание из-под зажавшей его рот перепончатой ладони, голый летниец. Только по обрывкам одеяния из разноцветных перьев Эурон Грейджой узнал в нем Обака Бораму, самозваного короля Летних Островов.

— Это те, кого я бросила в болота, — торжественно провозгласила девушка, — предатели и маловеры, усомнившиеся во всесилии Дамбаллаха, Бога-Змея. Я — его невеста и меня он одаряет силой, неведомой никому из здешних колдунов. Его силой я создала этих тварей — и они же подкрались к тем, кто охранял ваши корабли: под водой, скрытые от самого внимательного взора, напавшие внезапно, как змея или аллигатор. Ваши корабли теперь в моих руках — и ваше оружие и ваша добыча — и твой бог, Эурон Грейджой!

— Чего ты хочешь? — угрюмо спросил Железнорожденный.

— Эти места, — девушка небрежно обвела рукой окружившие ее джунгли, — не для меня, хоть они и похожи на мою родину. Есть иная страна — куда ближе к твоим Островам, место, где духи черных болот, вернувшие меня к жизни, обещали мне еще большую силу и славу. Ты доставишь меня туда — а взамен я дам тебе убраться отсюда, со своими людьми и всем, что они награбили здесь. И даже, — девушка соблазнительно улыбнулась, — могу помочь тебе справиться с тем, кто претендует на твой трон.

— Звучит заманчиво, — криво усмехнулся Эурон, — что же я согласен. Клянусь Утонувшим Богом, где бы не было место о котором ты говоришь я доставлю тебя туда и…

Демонический хохот был ему ответом.

— Мы оба знаем какому богу ты на самом деле служишь, Эурон Грейджой! И даже если бы ты клялся его именем — Джоан, Невеста Дамбаллаха, не стала бы той, кем стала, если бы верила словам мужчин — неважно, черных или белых. Чтобы наше слово было крепко — мне нужна твоя кровь — и сердце ничтожества, которое вы пытались сделать королем. С горячим, трепещущим сердцем труса и семью каплями твоей крови, Эурон Грейджой, я сотворю заклятие, на которое не способен никто, кроме Невесты Дамбалаха. Кровь, что я смешаю с водами болот, свяжет нас воедино, не дав тебе причинить мне вред. Думай быстрее, белый король — моя жизнь связана воедино с жизнью тех, кого я бросила в болото. Даже если ты изрубишь меня на куски и моих слуг — никто из вас не прорвется обратно к реке прежде, чем мой дух шепнет слово тем кто ждет его у реки — и все твои корабли окажутся на дне, а твоя ведьма… пропадет бесследно. Решайся — ибо я тебе нужна не меньше чем ты мне.

Эурон угрюмо посмотрел на ухмылявшуюся колдунью и медленно кивнул. Поставив на землю топор, он вынул из ножен украшенный самоцветами кинжал — трофей, снятый им с тела принца Золотой Головы. Медленно он надсек запястье и алая кровь окропила клинок. Один из летнийцев опасливо приблизился к нему и Эурон протянул ему клинок. Чернокожий слуга, держа кинжал так, чтобы не коснуться крови на нем, отдал его Джоан и та, устрашающе закатив глаза, занесла острое лезвие над отчаянно заверещавшим, забившимся в руках болотных отродий, Обаком Борамой.

Варг

Белая молния, словно шрам от плети рассекает черное небо, но ни один раскат грома не нарушает могильной тишину жуткого леса. Молнии вспыхивают снова и снова, мертвенно-бледным сиянием озаряя исполинское чардрево, воздевшее ветви-руки. На ветру трепещут кроваво-красные листья и тягучие алые капли стекают с них на землю. Огромные черные звери внизу жадно лижут кровавые лужи и вороны, рассевшиеся по ветвям, раскрывают клювы, ловя брызжущую кровь. Она стекает с вершины древа — там, где в переплетении белых ветвей восседает, словно на троне, тощий человек с мертвенно-бледным лицом. Тощее, будто иссохшее, тело совершенно наго: лишь длинные, снежно-белые волосы, укрывают его с головы до пят. Ноги, неестественно скрюченные, наполовину вросли в древо, закрытые толстой корой. На руках странного создания ростут грибы мерцающие ядовито-зеленым светом, а на лбу — кроваво-красные листья. Один из глаз закрыт отечным веком, сросшись с кожей, второго нет вовсе — вместо него в пустой глазнице извивается большой белый червь. Огромный ворон садится рядом с лицом вросшего в дерево человека и острый клюв вонзается в его глаз, выклевывая червя из глазницы. Кровь потоком хлыщет из раны, стекая по впитывающей ее кое и в этот миг во лбу существа вдруг открывается третий глаз. Огромный, в три раза больше обычного человеческого, лишенный век и зрачка, мутное, налитое кровью око, проникающее взором везде и всюду. Огромные крылья, с черными как уголь перьями, вздымаются над спиной существа в древе и с раскатистым хохотом оно взлетает над миром, испуганно сжавшимся от предчувствия непоправимой беды.

Бран вынырнул из сна, словно из глубокого омута, тяжело дыша и стуча зубами от холода. Небольшой костер, разведенный им днем, давно погас, а выпавшая роса убила остатки тепла в золе. Кутаясь в свое черное одеяние, Бран уселся, оглядываясь по сторонам: он находился все в том же месте, что он выбрал своим ложем — небольшой яме, оставленной корнями вывороченного дуба. Сверху его укрывал разлапистый куст крыжовника, так что найти Верховного Септона было бы сложно что человеку, что зверю. Впрочем, звери и не искали с Браном лишней встречи — при виде его спутника даже самые свирепые кабаны и медведи не рисковали связываться со странной парой.

Вспомнив о своем звере Бран сосредоточился, выходя из тела… и волна множества запахов привычно захлестнула его сознание: запах прелых мокрых листьев, аромат лесных цветов, птиц копошащихся в вершинах деревьев, вони лисы, притаившихся за соседними кустами. Но сильнее всего был запах крови и сырого мяса, которое рвали клыкастые челюсти. Он чувствовал вкус этого мяса, столь ясно, как будто ел его сам, пил еще теплую кровь, разрывая прочную шкуру поросшую жесткой щетиной. Краем глаза он увидел кабанью голову: матерый секач, с огромными желтыми клыками валялся с разорванным горлом, мертвыми глазами уставившись на шумевшие над ними лесные ветви. Его убийца — исполинский волк с черной шерстью, вырывал из тушки огромные куски мяса и глотал их не жуя.

— «По крайней мере, сегодня это не человек» — подумал Бран и тут же уловил отголосок злобного веселья в сознании волка. Драуглуин, Отец Волколаков почти не уступал интеллектом человеку, обладая даже схожими с ними чувствами, но среди них не было ни одного из тех, что у людей принято считать «добрыми». Вот и сейчас зверь открыто потешался над человеком, все еще испытывавшим угрызения совести от того, что его могучий спутник не видел разницы чьим мясом утолять голод — звериным или человеческим.