Игра на двоих

Несколько минут и попыток спустя врачам удается запустить его. Девчонка на мгновение открывает глаза. Ее мутный взгляд скользит по комнате и окружающим людям, будто пытаясь найти что-то важное. Наконец она замечает меня и, слабо улыбнувшись, снова прикрывает веки. Я продолжаю смотреть на нее, нервно постукивая пальцами по стеклу. Это не сон, вызванный лекарствами: сознание снова покидает девушку. Эрике делают несколько переливаний крови, прежде чем приборы наконец замолкают, а врачи облегченно вздыхают и принимаются убирать инструменты и отсоединять провода от ее тела. Я молча наблюдаю за их точными, отработанными движениями.

Еще раз поругавшись с медиками и охраной, я все же добираюсь до палаты Эрики и вхожу в просторную комнату с голыми стенами и тусклым искусственным светом. Моя подопечная лежит на кровати, все такая же бледная и очень хрупкая на вид. Только сейчас я замечаю, как сильно Арена изменила ее: тонкие руки, заострившиеся черты лица, черные круги под глазами, поредевшие волосы. Но все это не так страшно по сравнению с тем, что Игры могли сделать с ее рассудком. Помня о данном ей обещании, я продолжаю верить в то, что она преодолеет все выпавшие на ее долю испытания. Эрика жива, со всеми остальными последствиями мы справимся. Я больше не оставлю ее в одиночестве и сделаю все, что в моих силах, чтобы уберечь дорогого мне человека. В голову лезут странные мысли, но я отгоняю их, сосредоточив внимание на спящей подопечной.

Я понимаю, что не готов снова оказаться в одиночестве, как раньше, коротая холодные вечера со стаканом в одной руке и ножом в другой. И снова мне приходится согласиться со словами Эффи: дело не во мне и не в том, что за двадцать два года я устал от одиноких ночей и мучительно долго тянущегося времени. Дело в ней, в Эрике. Она - именно тот человек, с кем я хотел бы разделить свое добровольное изгнание. Вопрос в том, захочет ли этого девчонка.

Эффи не оставляет меня в покое, требуя моей помощи в организации банкета и переговоров со спонсорами. Я не решаюсь надолго оставлять свою подопечную одну, а потому каждый раз, когда Бряк отвлекает меня, нервничаю и срываю на ней свою злость на Сноу, Организаторов и самого себя. Напарница не понимает причин моего нервного состояния и обижается, но мне нет дела ни до нее, ни до того, что она называет обязанностями ментора. Сейчас для меня существует только одно: быть рядом с Эрикой, помогая ей вернуться к жизни. Хотя вряд ли это можно назвать обязанностью: мне явно доставляет удовольствие ее общество. Никогда и ни о ком я не хотел заботиться так, как о ней. Видя, как загораются глаза девчонки, когда ментор входит в комнату, уверяю себя, что это - не более чем одно из последствий пребывания на Арене: бывший трибут просто боится остаться в одиночестве. Это даже смешно: девчонка смотрит на меня так, будто я подарок, о котором она мечтала всю жизнь! И все же во мне просыпается робкая надежда на то, что ей так же необходимо моей общество, как мне - ее.

Эрика поправляется довольно быстро: через пару дней я замечаю на ее губах знакомую усмешку, а темные глаза снова начинают сверкать. Моя подопечная стала более взрослой. Сильной. Осторожной. Не могу сказать, что мне это не нравится. Вместе с произошедшими изменениями меняется и мое отношение к ней.

Кто бы что ни говорил, настоящим Победителем является лишь тот, чье имя так и не прозвучало из уст Эффи за все шесть лет, отведенных на участие в Играх. Победитель Голодных Игр и все полагающиеся ему привилегии - лишь образ, который придумал Капитолий, демонстрируя то, что по неопытности и наивности можно принять за щедрость и милосердие. Как ни странно, многие все еще верят в эту сказку. На самом деле выжившему трибуту можно разве что посочувствовать.

Не смей, Сноу. Не смей приближаться к той, чья жизнь для тебя всего лишь игрушка. Не смей говорить с ней своим шипящим, змеиным голосом. Не смей прикасаться к ней руками, испачканными кровью тысяч невинных людей. Ты больше не причинишь ей вреда. Я не позволю.

Наши комнаты находятся рядом, так что я отчетливо слышу дикий, безумный, отчаянный крик, доносящийся из спальни Эрики. Стоит мне увидеть девчонку, как я мгновенно понимаю, что произошло: наступило время расплаты за победу. Она сидит на самом краю кровати, вжавшись в изголовье и обхватив себя за плечи, и тщетно пытается вернуться к реальности. Ее испуганный и словно обезумевший взгляд внушает страх. Я едва удерживаю себя от необдуманных действий, которые могут еще сильнее напугать мою подопечную. Я словно вторгся на ее личную территорию, увидел то, что имеют право знать лишь избранные, самые дорогие люди. И только от нее зависит, подпустит ли она меня еще ближе.

Я смеюсь над ее попыткой позаботиться обо мне, но в глубине души испытываю ни с чем не сравнимое чувство удовольствия, смешанное с благодарностью. Когда за меня беспокоился близкий человек? Давно, очень давно. А здесь - совсем юная девочка, со своей жизнью, проблемами, желаниями. Что заставляет ее забыть о собственных призраках и помогать ментору справиться с его прошлым? Не понимаю.

Той ночью мне впервые за много-много-много лет не снятся кошмары. Проснувшись с рассветом, обнаруживаю, что Эрика перебралась поближе и устроилась на моем плече. Заметив, что она проснулась, замираю, боясь потревожить ее. Девчонка поднимает голову, встречается со мной взглядом, и время словно перестает существовать.

Ее глаза отнюдь не угольно-черные, как мне казалось раньше, а темно-карие, потрясающего шоколадного оттенка. Обжигающий взгляд пронизывает меня насквозь, проникает в самую глубь души, не позволяя скрыть ни одной мысли, ни одного чувства, ничего. Я забываю обо всем; единственное желание - чтобы это мгновение никогда не заканчивалось. Чтобы я мог вечно смотреть в эти карие глаза, видеть в них насмешку, радость, грусть - что угодно, только не равнодушие и холод.

Я все более отчетливо осознаю, что между нами что-то изменилось, и все уже не будет так, как прежде. Теплые, доверительные, дружеские отношения медленно, но верно превращаются во что-то иное, более сильное, но вместе с тем и более опасное. Та нить, которая связывает нас еще с первой встречи, становится крепче с каждым днем; теперь ее не так просто разорвать не только нашим врагам, но и нам самим.

Голос разума тщетно удерживает меня от необдуманных поступков и просит остановиться, пока не поздно, пока все не зашло слишком далеко. Но это уже не имеет значения. Я даже не стараюсь отвести глаз от девчонки, стараясь поймать каждую улыбку, каждое слово, каждый взгляд.

Понимая, как мало времени остается до возвращения в Дистрикт и не зная, что ждет нас в будущем, я стараюсь оставаться рядом с ней как можно чаще, стремясь стать ближе и наверстать упущенное во время Игр. Пока мы кружимся под тихую музыку, у меня есть повод подолгу не сводить с нее глаз, держать за руку, бережно обнимать, чувствуя, что она принадлежит лишь мне, и никто не посмеет отнять ее у меня. Сейчас мы одни - в просторном зале, пустынном городе, огромном мире.

Я способен совершить любой, даже самый необдуманный и сумасшедший поступок, просто ради того, чтобы увидеть ее насмешливую улыбку, обжигающий взгляд, протянутую руку. Чтобы услышать язвительное замечание и тихий смех. Чтобы чувствовать, как исходящие от нее свет и тепло растапливают корку льда, которой покрыто мое сердце. Чтобы она жила, а вместе с ней жил и я. Никто не имеет права прикасаться к ней. Она моя, только моя. Напряжение между нами нарастает.

Когда Одэйр целует ее в щеку, у меня в глазах темнеет от гнева: я бросаюсь к нему, стремясь разорвать наглого мальчишку в клочья, но тот оказывается слишком проворным.

С моих глаз словно спадает пелена: теперь я смотрю на Эрику по-другому, совсем не так, как раньше, замечая малейшее изменение в ее внешности и поведении. Это уже не та худая, высокая и нескладная девчонка, какую я видел в Дистрикте. Это девушка. Моя взгляд оценивающе скользит по ее лицу и фигуре, подмечая достоинства и стараясь запечатлеть в памяти все, что мне так нравится в ней: длинные черные волосы, большие глаза, губы, вечно изогнутые в усмешке, хрупкие плечи, тонкая и бледная кожа.

Хочу, чтобы она забыла обо всех. Чтобы помнила только меня. Чтобы была со мной. Хочу спрятать ее от всего мира, чтобы никто не мог причинить ей боль. Чтобы я всегда был рядом с ней. Не только как ментор, тренер, наставник. Теперь я нахожу силы признаться себе в своих самых неприличных желаниях. Все тот же голос разума подсказывает, что еще рано, что нужно подождать, но у нас остается все меньше времени, как тогда, перед Играми. И я решаюсь.

Я думаю о том, что ждет нас в Дистрикте, и меня вновь охватывают сомнения. В силу юного возраста Эрика вполне могла бы забыть все случившееся. Продолжить учиться. Общаться с друзьями. Найти какое-нибудь увлечение, чтобы отвлечься от повседневных забот. Выйти замуж и завести детей. Жить нормальной жизнью, а не той пародией на существование, как большинство Победителей. Ей не обязательно становиться ментором и год за годом заново переживать ужасы Голодных Игр. В таком случае я буду служить лишь болезненным напоминанием о том, что произошло с ней в юности, а мне бы не хотелось заставлять ее снова и снова возвращаться в прошлое. Да, больше всего на свете я хочу, чтобы она была со мной. Тем не менее, я не считаю себя вправе решать за нее и приму любой сделанный ею выбор. Но в том случае, если желание Эрики совпадет с моим, я уже никогда не отпущу ее и не позволю никому помешать нам.