Игра в классики на незнакомых планетах

Так, она думает, все и происходит.

***

Иногда она кажется себе такой же странной, как этот несчастный мистер Смит с кусками чужих миров, с которыми она не знает что делать, с уверенностью, что когда-то она умерла, и еще хуже — с уверенностью, что жила когда-то.

«Самое наше нутро они не могут изменить…»

Как знать, ведь и Питер, и милая Салли, и даже король с королевой у себя во дворце — часть ее глубинного, и кто его вписал в самое ее нутро? Разве она знает?

Что-то мешает ей почувствовать себя настоящей, но что-то и противится тому, чтобы признать — она плод чьего-то воображения. Так ведь и вправду рискуешь сойти с ума.

Она будто хочет взлететь; и чего-то, какой-то малости не хватает, чтобы полететь самой, приходится доверять бумажным крыльям.

Не то что бы она часто думала об этом, приписанные ей люди, обязанности — даже ощущения, если на то пошло, — не оставляют ей достаточно времени. Но иногда она спрашивает себя — какие цели может преследовать человек, дарящий ей один за другим такие вот бесконечные дни, без четкого сюжета, как у других? Стоило ли оно того, на самом деле?

Лондон вечером действительно прекрасен. И она рада, что позволила себе эту прогулку. Кларисса останавливается у торговца газетами, поглядеть открытки. Раскрашенный в хрупкие цвета фотографический Лондон уже никогда не станет настоящим, так же как и Лондон, в котором она живет.

***

— Миссис Дэллоуэй? — нетвердый голос у нее за спиной. — Кларисса... Дэллоуэй?

Она оборачивается. Высокая длинноносая женщина смотрит на нее во все глаза. Кларисса пытается вспомнить, где ее видела, хотя знает, что — нигде.

— Миссис Дэллоуэй? — Руки женщины нервно скользят по юбке, как у провинившейся школьницы. — Я... Вирджиния.

***

Качели куда-то подевались из сада, теперь Кларисса с Вирджинией сидят в садовых шезлонгах, уже немного рассохшихся.

Люси приносит чай, и Вирджинию трогают до слез наивный бело-голубой узор на чашках, и прилипшие изнутри к бокам чаинки, и неодобрительный вид служанки.

«Это все я сделала. Я, одна».

Она пока мысленно прощупывает себя, как заботливый доктор прощупывал бы после падения с высоты: ничего не сломано? Она ведь упала. Но, сколько она ни исследует, непоправимых изменений не находит. Чувствует только облегчение. Несильный укол совести — она оставила Леонарда. Но, раз она здесь, о них с Леонардом кто-нибудь напишет. Этой мыслью Вирджиния будто снимает с себя ответственность.

А она еще обвиняла Бога в расточительности. В том, что он выбрасывает души, даже как следует не наигравшись.

Кларисса следит за ее растерянностью со смутным удовольствием, будто Адам, заставший Господа за игрой в бирюльки.

— А вы думали, откуда все это берется? Из вашего воображения?

Но Вирджиния уже почти освоилась, ей начинает нравиться идея этакого мутного озера, наполненного идеями и мирами, куда автор запускает удочку, чтоб выловить деталь и характер.

Закуривает. Расслабляется.

Как бы то ни было, она в раю.

Кларисса наклоняется, не присущим ей свойским жестом берет у женщины сигарету, затягивается. Ей немного страшно — теперь, когда они до такой степени близко, как можно будет разобрать, где ее мысли и ее слова, а где — Вирджинии? С другой стороны, она рада узнать кого-то, кто может понять шарм ее простого дня.

И еще — она чувствует себя освобожденной.

— Но ведь это не так плохо, — говорит ее автор, улыбаясь острой, вовсе не женской улыбкой. — Жить здесь... в садах вдохновения... И потом — все равно остаются непрописанные финалы.

Вирджиния думает о тех, кого убивают. Кому придумывают историю еще более никчемную, чем была у них на самом деле. Помещают в не приспособленный для выживания мир. Искажают навсегда, грубо, изгибая, изламывая, ничего на самом деле не зная. Она и раньше ощущала себя ученым, ради эксперимента хладнокровно заражающим мышей смертельными болезнями. Но сейчас она — будто Мэри Шелли, припертая к стенке своим Франкештейном (и кстати о Франкенштейне и Шелли — они здесь? Спросить бы...).

Вдалеке приглушенно бьют часы.

Теплая рука Клариссы ложится ей на плечо.

Где-то там писатель по имени Майкл смотрит на заправленный в машинку чистый лист, потом, кивнув своим мыслям, печатает первую фразу: «Она торопится прочь из дома, одетая в теплое, не по сезону, пальто».

— Да снимайте вы это, Вирджиния, — спохватывается Кларисса, — у нас жарко.

Вдалеке неопределенно шумят каштаны.

Миссис Дэллоуэй думает: хорошо, что я купила цветов.

Примечание автора

Вообще ужасно неблагодарное это дело — пытаться вспомнить, откуда пришел, или, вернее, «нашел», на тебя той или иной рассказ. Об этом я помню только, что начался он с первой фразы (и да, я знаю, что первая фраза не моя). Потом уж стал разворачиваться перед глазами этот мир «бесконечной книги», параллельный нашему, мир, где живут те, кто рано или поздно становятся персонажами, и откуда авторы черпают свои сюжеты, — и эту книгу мы все пишем один за другим и, возможно, когда-нибудь и сами в нее попадем.

В ожидании Фортинбраса

В маленьком городе Эльсиноре закрывались магазины. Наступал тихий скучный вечер. Гамлет носком кроссовки пнул банку от кока-колы, затянулся и сказал:

— Вот, значит, пришили они папашу.

Горацио отобрал у него косяк, втянул дым в тощую грудь и долго держал. Сказал, выдохнув:

— Не долби мозги.

Они сидели на каменной скамейке недалеко от торгового центра. На улицах не было ни кошки.

— Чтоб я сдох, — побожился Гамлет. — Он мне сам сказал.

— А-га... — Горацио проследил за растворяющейся в воздухе струйкой дыма. Все происходящее интересовало его умеренно.

— Вот там, — Гамлет кивнул на возвышающийся на горизонте замок Кронборг. Башни покраснели от заката. — Я там ночью по укреплениям гулял. Ну и этот, старик, приходит и говорит...

— По укреплениям ночью гулял, — кивнул Горацио. — Папашу видел. Это что я тебе из Амстердама тогда привез? А говорил — не вставляет «Белая вдова», не вставляет...

— Вот я тебе сейчас вставлю, — рассердился Гамлет.