Игра в «Мурку»

Тут дело еще в том, что Теодор — большой любитель литературы, ну и остальные члены «Брамсовой капеллы» ей не чужды, так что и я теперь много читаю, наверстываю упущенное за время службы в Африке. И это занятие, я надеюсь, улучшит стиль посылаемых Вам материалов (не чувствуется еще, Петр Иосифович?) с соответствующим влиянием на ожидаемое мною материальное вознаграждение.

До свидания,

Ваш Серега.

Резолюция полковника Громочастного: «Каков, однако, мамзер! (Позаимствованное полковником из лексикона некоторых своих подопечных ласковое прозвище непоседливому смышленому мальчику, близкое эмоционально к украинскому „байстрюк“ и эквивалентное ему по первоначальному смыслу, русское слово „ублюдок“ — абсолютно неприемлемый вариант перевода.) Да помнит ли еще Серега, кому служит, на кого работает? Начинаю сомневаться».

БЕСЕДЫ О РОССИИ

Шпион-Воен-Совет, он же Кнессет Зеленого Дивана, он же просто компания, состоящая из Теодора, Баронессы и их друзей, решили, что Сереге может прискучить сионизм, если они будут слишком надоедать рассказами о нем русскому агенту, как быстро навязли у них в зубах политинформации, марксизмы-ленинизмы, как наскучивает неизменно любая целенаправленная промывка мозгов пусть даже в самых благих и оправданных целях. Даже ежегодный день памяти Холокоста, зная упорство человеческой психики, Теодор впускает к себе не всякий раз, а только тогда, когда какой-нибудь пронзительной деталью, которыми так богата история Катастрофы, вдруг словно хлестнет его по глазам, вроде того рассказа, который он услышал по телевизору от пожилого импозантного мужчины. Этот мужчина, судя даже по нынешнему его виду, был смазливым мальчишкой, когда он лежал на животе на концлагерных нарах, как запечатлено это много раз на старых фотографиях. Но в ту ночь на него взгромоздился кто-то сверху и, стянув с него штаны, заткнул мальчику рот хлебом, и тот ел и молчал. Когда все закончилось, он обнаружил, что шапка его украдена. Лагерные власти, знал каждый твердые немецкие правила, расстреливают тех, кто является утром на перекличку без шапки. Тот, кто кормил мальчика хлебом, не хотел, чтобы ночная любовь и кормежка стали известны. Мужчина с экрана признался, что не знает, чью шапку он украл в ту ночь и кого расстреляли вместо него следующим утром.

Из вышеприведенных соображений решено было в очередную встречу с Серегой поговорить с ним о России, чтобы он комфортнее чувствовал себя в своей шпионской сети. Кроме того, может быть, откроет Серега им глаза на явления в России, ими не понятые, не замеченные, не оцененные. Ведь сведения их о России отрывочны и неполны.

Серега их несколько остудил, заявив, что он в России был за последние годы не чаще их, а в Африке — так и российские телеканалы далеко не везде имеются. Борис поднял тему «Россия и религия».

— В России так устроено общественное сознание, — начал он в своей обычной радикальной манере, — что если новая власть — атеисты, то и в народе нетрудно найти атеиста, а культурная элита выдвигает настоящих христопродавцев, а если новая власть осенит себя крестным знамением, то и народ осеняет, а уж в культурной элите возникают такие яркие людские типы, что кажется, хоть сейчас волоки их на крест, они только будут просить, чтобы гвоздь был не просто гвоздь, а железнодорожный костыль, да поржавее.

«Все-таки порядочный русофоб этот Борис», — не впервые сказал себе Серега. Баронесса, первой заметив тень на Серегином лице, поспешила сказать ему, чтобы он на наскоки Бориса не обращал внимания, он на все и на всех наскакивает, сказала она, и пусть как-нибудь в другой раз попробует Серега расспросить Бориса о еврейской религиозности — еще и не то услышит.

— Вот только жалко российских евреев, — продолжал Борис, дальнейшее развитие мысли увлекало его больше, чем возможность возразить Баронессе, — ведь и им хочется поучаствовать в этом интеллектуальном пиршестве. Ведь это невозможно вытерпеть, чтобы столь важный процесс в жизни общества происходил без их участия. Но ведь не с лапсердаком же и с пейсами! Не с брюками же, заправленными в носки! Не в качестве побочного нонсенса. Они и маются, бедолаги, ищут пути. И наблюдать за их маетой внимательному зрителю — и забавно и грустно. Столько отчаянных прыжков в холодную воду! Столько живых восторгов и очаровательных ужимок! Очень яркие и запоминающиеся сцены бывают. Женщины, как всегда, при этом выглядят непосредственнее, ну, и заходят дальше.

— Меня недавно поразило наблюдение героя Набокова, — сказал Теодор, еще не отцепивший от себя репейник фразы Бориса о кресте и железнодорожном костыле: «…влюбленность англичан в Чехова, влюбленность немцев в Достоевского». Время написания — 1930 год. Из этой фразы, показалось мне, расходятся в разные стороны плавным кругом две жирные линии со стрелками, чтобы в конце концов столкнуться у своего основания.

— А вы… не боитесь? — спросил Серега.

— Чего? — уточнил Борис.

— Бога, — ответил Сергей.

После небольшой паузы Теодор нехотя произнес:

— Религия и национальный вопрос — две области, в которых либеральное общество установило режим молчания, напоминающий своей беспрекословной обязательностью и непререкаемостью итальянскую омерту. При этом тебе в рот кладут облатку, а с последующим поносом предоставляют разбираться в одиночку.

Воспользовавшись паузой в речи Теодора, Борис перехватил инициативу, но тоже не стал отвечать на прямо поставленный Серегой вопрос, а принялся балагурить.

— Я недавно прочел статью, — сказал он, — в которой утверждается, что в человеческом мозгу имеется центр, отвечающий за религию. Причем в статье не объяснено, производит он ее или только обеспечивает биологическую поддержку. Этот центр, скорее всего, лежит где-то недалеко от той области, которая отвечает за различия в мужской и женской психике. Ведь известно, что женщины более склонны ко всему сверхъестественному.

Борис посмотрел на Аталию. Она осветила его улыбкой, в которой было что-то от стоматологических щипцов, которые тоже раскрываются в улыбке, перед тем как взяться за дело. Теодор отметил про себя, что к присутствующим дамам последнее замечание Бориса действительно не относится. Религиозности Баронессы препятствует ее рационализм, Аталии и изотерическому мышлению сойтись невозможно. Изотерическое мышление у женщины — симптом глубокой жизненной неудачи или ее предчувствия, Аталия же не выглядит сломленной ни на йоту. Она это тут же и подтверждает, заявив Сереге, что она лично находится в поиске — она ищет такую религию, которая объяснила бы ей внятно, почему Всемогущему Господу Богу в нашей земной жизни до такой степени все по барабану.

— Кстати, не путайте, — вставил еще Теодор, — на христианство вообще (а не на православие, скажем, или католичество) в России, мне кажется, напирают в основном евреи, полагая, что происхождение Иисуса дает им некоторые если не преимущества, то права, если не права, то претензии на права. Самые оптимистичные выступают с понятием иудео-христианской цивилизации. У меня на этом термине русский Microsoft Office Word 2003 один раз глубоко задумался, а во второй раз и вовсе упал. Но вполне возможно, что виноват в этом не русский Word, а сыроватая американская Vista, а лично мне этот термин нравится, как все, что сближает людей и народы. Вообще-то, — заметил Теодор, — разговоры о России у нас сегодня получаются свернутыми на сторону, как нос еврейского боксера.

— Охота вам щипать русских евреев, — вмешалась в разговор гуманная Аталия, — это бестактно. К тому же они необходимый элемент русского прогресса и выполняют важную функцию в обществе — на них порядочный русский человек оттачивает свою толерантность. Русские евреи, таким образом, — это абразивный инструмент, точильный станок коллективной русской совести!

Ждали продолжения речи Аталии, но поскольку никакого продолжения не последовало, то Теодор еще добавил примирительно, что он вообще-то не против религии и даже симпатизирует протестантизму американского толка.