Игры без чести

Люба неожиданно позвонила в день его предполагаемого отъезда, несла какую-то чушь про историю русской революции под предлогом, что забыла рассказать ему тогда. Славка примчался на ночь глядя, она выбежала такая счастливая, плюхнулась на переднее сиденье, стала блестеть глазами, нервно жестикулировать и что-то говорить. А Славка думал, что, приедь он сейчас на каком-нибудь советском рыдване, на первых «Жигулях» своей матери, например, с незакрывающимся багажником и перебитой рессорой, — ей бы было все равно, она бы бежала точно так же, потому что машина в ее понимании это просто кусок железяки на колесах, который ездит и на котором можно, если очень захотеть, доехать аж до Крыма.

Запинаясь, хихикая, наматывая волосы на пальцы, она сказала, что это вообще очень много для нее значит, что она плохо спала прошлую ночь и что он ей снился. Славка долго смотрел ей в глаза, машина будто сама видела дорогу. Люба не привыкла, что можно молчать, ей казалось, что в машину ее взяли с развлекательными целями, и, нервно сглатывая от усталости, морщась так, что на шее проступали две белые вены, она что-то тараторила, щебетала, возвращая лицу серьезное выражение, прогоняя иллюзии, которые возникают, когда едешь по ночному городу с малознакомым привлекательным мужчиной.

А потом она стала рассказывать про Павла, что иногда он ее так обижает, что просто нет сил. Вот сейчас — весь день — сил не было, а когда она села в машину к Славе — силы вдруг появились.

— Кстати, ты женат, да? — спросила Люба без каких либо эмоций.

Славка зачем-то соврал, что да, что вообще скоро родится ребенок.

Она сначала обрадовалась, но потом перестала убирать волосы, что лезли в лицо, так что из полумрака торчал один нос — напряженный и тихий.

На вопрос, что случилось, призналась, что, когда родилась дочка, муж не приходил в роддом три дня. Три дня не приносил никаких продуктов, памперсов, пеленок, приходилось буквально побираться. Что долго не хотел брать малышку на руки. Что она мечтает, чтобы второй ребенок родился в присутствии папы, как у Тани с Васей, может, тогда Павел бы оценил и проникся по-настоящему, что тогда вообще все их отношения, возможно, сложатся совсем иначе. Слава сказал, что, конечно, будет присутствовать при родах, какое это варварство, в самом деле, когда тебя нет рядом в такой важный момент!

Сделав круг по городу, они вернулись обратно в Лесной, Слава сунул Любе какие-то копейки, гривен двести, просто для Алинки, и решил, что больше никогда, ни за что не будет с ней общаться. И позвонил Валерии.

37

Винница встретила его снегом, низким серым небом, провинциальной немноголюдностью центральных улиц. Это было какое-то светлое, окрыляющее путешествие. Он проснулся в субботу в семь утра, и было странно ощущать голову легкой, а тело — полным сил, без характерной для раннего уик-энда муторности. Быстро пожарил яичницу, выпил стакан молока (домработница, старая добрая баба Тоня, всегда приносила ему молоко, оно скисало, она выбрасывала и несла новое), прыгнул в машину и за полтора часа долетел до Умани, там зачем-то остановился, вышел из машины, посмотрел на заснеженные поля вокруг, на редкие машины на трассе, вдохнул полной грудью, ощущая на губах тонкий привкус счастья и, свернув на Гайсин, поехал дальше.

Валерия прибежала к нему в гостиницу через час после звонка. Пыталась как-то хорохориться, высказывать претензии, а сама аж дрожала, влажно сверкая глазами, вздыхала, улыбаясь себе под нос. Славке вдруг захотелось потянуть возникшую паузу, и он просто сидел на кровати, глядя на ее колени, а Валерия, как-то неуютно примостилась на стуле возле тумбочки с чайными принадлежностями, в теплой бабской юбке и колготках с лайкрой, в бирюзовом базарном свитере с широким воротом. Она немного поправилась с их последней встречи, щеки порозовели.

— Я рада видеть тебя, Славик, — сказала она, избегая глядеть ему в лицо. — Когда я думала о тебе, то думала только нехорошее, но когда увидела, поняла…

Они продолжали молчать. Было очень тихо. Где-то далеко в коридоре гудел пылесос. Номер был просторный, с кичливыми зелеными стенами и ярко-синим ковролином на полу. За металлопластиковым окном в персиковой органзе молочно-белым светом горел снежный день.

— Ты зачем приехал?

Славка улыбнулся себе под нос. Он сидел немного неуклюже, развалившись на кровати, опираясь на локти. Валерии было как-то странно и дико смотреть на него в режиме реального времени.

— К тебе приехал. Захотел увидеть.

Она закатила глаза, поправила юбку.

— Мерзавец.

Он гнусно хихикнул и лег на кровать. Она смотрела на него со своего стула — настоящая мама, председатель родительского комитета, полная и румяная, с наспех накрашенными губами и ресницами, с волосами, собранными во что-то курчавое, объемное, прихваченное на затылке длинной пластмассовой заколкой, с круглыми полными коленями в блестящей лайкре.

— Иди сюда.

Со сбившимся дыханием, они катались по широкой гостиничной кровати, подминая под себя атласное персиковое покрывало.

— А теперь уезжай, — сказала она, выходя из душа.

— Пойдем поужинаем сегодня?

— Уезжай, я сказала. И, бросив на него многозначительный испепеляющий взгляд, ушла.

Он не знал, чем заняться, побродил по городу, чувствуя, как тает драгоценное время, поглазел на скудный магазинный ассортимент, съел в каком-то неудачном ресторанчике жесткий безвкусный бифштекс с картошкой фри и дешевым кетчупом, позвонил Валерии, чтобы договориться на вечер.

Она разговаривала с ним улыбаясь, закрыв глаза, подпирая стену в прихожей, чеканя слова:

— Слава, спасибо большое, но я не могу сегодня.

С наступлением сумерек он поехал домой, так и не переночевав в отеле с персиковой органзой на окнах. Валерия в это время терзалась, скукожившись на своем сложенном кресле, колупая ногой в теплом носке родительского кота, косясь в телевизор. Ей казалось, как она потом объяснила Вадику, что поступила очень правильно, «выстроив дистанцию». А еще ее глубоко потрясло то, что она не рассмотрела во время предыдущих свиданий, — у Славы тамвообще не было волос!

Обалдев от жизни с родителями, Валерия стала потихоньку проситься обратно к мужу. Как-то так вышло, что им приходилось прятаться и шифроваться: его не отпускали из Киева к этой шалаве, а в Виннице уже не хотели принимать (теща в конце концов пришла к заключению, что дочку выгнали с ребенком на улицу — какая дикость!).

Валерия ставила телефон на виброзвонок, а Гена звонил по нескольку раз в день, слал эсэмэски, просил приложить трубку к уху сына и что-то говорил ему, а Антошка, кажется, узнавал и радостно булькал, улыбаясь своими четырьмя зубками.

После несуразного свидания со Славой, Валерия утвердилась в том, что ее Медвежонок — лучше всех, пусть не такой мажорный, но родной и хороший. Даже то, что он находится под таким мощным влиянием матери, Валерию не тревожило, наоборот. Он звонил и писал ей в выходные чуть ли не каждый час, сообщая, в какие виды хозяйственной деятельности его вовлекают, лишь бы не отпускать в Винницу. Валерия погрузилась в состояние пряного женского неторопливого провинциального ожидания. Ее томили разнообразные чувства, разбавлявшие учительски-прагматичный настрой ее жизни. Свидание со Славой совершенно сбило ее с толку, потому что за месяц винницкой жизни она успела столько всего передумать о нем и о своей погубленной судьбе, что собственная реакция на его звонок, на голос, сообщающий, что он приехал, и знакомое до одури название гостиницы в центре из его уст, — погрузили ее в состояние мечтательного переполоха. Когда она увидела его номер на запиликавшем телефоне, аж присела от неожиданно наполнившей тело приятной теплой тяжести, волнами расходившейся по бедрам от низа живота.