Игры без чести

Сеанс тренинга оказался неожиданно приятным.

На фоне пряного сладковатого электрического тепла, зимней сонливости, ощущения промозглой ночи за окнами было хорошо сидеть с отключенными внешними рецепторами, слушая спокойный мягкий мужской голос. Он говорил с каким-то акцентом, может питерским. Или, по крайней мере, так, как говорят очень образованные люди. Наверняка его выписали из России. Наверняка он имеет обширную медицинскую практику. Он попросил, чтобы Людмила описала комнату, в которой они находятся. Ей казалось, что это большая гостиная, оформленная в «дворцовом стиле» — с тяжелыми зелеными бархатными портьерами.

— Зелеными? — мягко уточнил голос, звучащий где-то будоражаще рядом. Эта физически осязаемая, но невидимая близость словно подстегивала к радости, в кровь выбрасывались эндорфины. Гормоны счастья.

— Да, немного с золотом, — тихо ответила Людмила улыбаясь.

— Это очень хорошо…

Еще она видела низко висящую люстру с канделябрами и позолотой, рояль у окна, а пол — гладкий, отполированный до блеска.

Потом он обратился к кому-то, кто тоже сидел там. Кажется, даже коснулся, так как послышались какие-то шорохи, поскрипывание. — А ты? Что ты видишь?

Это была женщина, не совсем юная, но со звонким, слегка манерным голосом, из тех, кто часто и громко удивляется, приговаривая «бооооооже», и целиком зависит от мужчин. С такими интонациями всегда зависят от мужчин, живут за их счет, говорят «бооооже», когда получают подарки, канючат, если получают их не так часто, как хотелось бы. Людмила сказала об этом потом, в самом конце, когда главный мужской голос спросил, хочет ли кто-то из присутствующих что-то сказать.

Владелица манерного голоса, жеманясь, эээээээкая и нуууууууукая, сказала, что видит комнату узкую, заставленную старой мебелью (конечно, сработал комод в коридоре), что тут много книг, и они лежат на полках в беспорядке. И пока она говорила, Людмила чувствовала, как в ней что-то такое растет и сжимается, сплетаясь узлом в груди, потому что казалось, что обладатель голоса сейчас начнет жалеть ее — девочку-женщину, потерянную в этой страшной чужой комнате с книгами, захочет перевести в какое-то другое место. Именно у нее он спросил, как она представляет его самого.

Сказала, что с бородой. Среднего телосложения, в голубой рубашке, с небольшим животиком.

«Конечно, нет, — подумала Людмила. — Нет никакой бороды, высокий брюнет в расцвете лет и сил».

Потом он сказал:

— Я бы хотел, чтобы вы вышли, спасибо, — и Людмила почувствовала, что он обращается не к ней.

Послышалось поскрипывание, шорохи, шаги, мягкий щелчок двери.

Он, кажется, сел прямо перед ней, чуть ли не на пол. Людмиле казалось, она чувствует запах его духов и его кожи.

— Вам хорошо здесь? — спросил он после паузы.

— Да.

— Вы чувствуете себя комфортно в любых условиях, да? Вы спали в палатке? Вы можете заснуть при любом шуме?

— Да.

— Вы хотите меня о чем-то спросить?

— Вас конкретно или просто спросить?

— Нет, меня.

— Да. Какова цель всего этого?

— Цель знаете только вы, это ваша жизнь, кому лучше вас об этом знать? Что самое важное в вашей жизни, о чем вы пока не знаете? Вы сейчас думаете, что пропустили класс по танцам?

— Хм, нет, это был пилатес.

— Красивое слово, как «либидо», очень женское. Почему вы выбрали пилатес?

— Потому что этот вид тренировок мне подходит.

— Вам нравится, как звучит это слово? Вы же выбрали именно пилатес, потому что, произнося это слово, язык медленно двигается, ударяясь по нёбу, это очень сексуальное слово?

— Затрудняюсь ответить на этот вопрос, я больше думала о фигуре.

— Вы подняли только что руку к лицу, это жест лжеца.

— Нет, я хотела поправить повязку, мне жарко.

— Скажите мне одно слово, — он неожиданно схватил ее за предплечье. Рука была большая, сильная, мягкая, — быстро, сейчас же, что ассоциируется со словом «пилатес»?

— Белое… — Людмила морщилась, опуская голову, — подушечки пальцев другой руки коснулись ее подбородка, она ощутила, как неожиданно где-то внизу, внутри, приятно потеплело.

— Не прячьтесь, ну же, белое, округлое, обтекаемое?

— Да. Женское.

— Биде?

— Да, биде. Но не это, более… женские выделения!

— Смазка, вырабатываемая бартолиновыми железами в период возбуждения?

Рука, скользнув по скуле, исчезла.

Людмила порывисто вздохнула, содрогнувшись.

— То есть, думая сейчас о пилатесе, вы думали на самом деле не о пропущенной тренировке. Вы понимаете?

— Я не думала о сексе. — Она села ровнее и усмехнулась.

— А кто сказал хоть что-то о сексе? Вы думали о себе. О женщине внутри себя. Вы часто чувствуете себя женщиной?

Людмила с раздражением подумала об обладательнице манерного голоса.

— Я не понимаю вопроса.

— Тогда у вас будет время подумать, спасибо, Morganna.

Видимо, открыли окно, потому что в лицо ударил свежий холодный ветер, зашумела улица. Кто-то взял ее за руку, вывел в коридор. Щелкнул замок на двери.

— Можно снять это?

— Да, конечно, — ответила девушка.

Людмила осмотрелась, провела рукой по лбу, почувствовала, что очень устала и что не хочет ни с кем говорить. Быстро оделась, но в дверях обернулась и все-таки спросила:

— Откуда у вас домашний телефон моей матери?

Девушка совершенно искренне развела руками и пожала плечами:

— Я без понятия, это все организаторы…

— А как зовут… того организатора? — Людмила кивнула в конец коридора.

— Он потом сам представится, если… если нужно будет. — Ага, — Людмила махнула рукой и, не прощаясь, стала быстро спускаться по лестнице, прислушиваясь и раздражаясь от вкрадчивого, чуть влажного эха собственных шагов. — Ну что ж…

39

— Сідай, п’ять, — сказал Вадик, когда хлопнула входная дверь и в коридоре послышались Ольгины уверенные неторопливые шаги на каблуках.

С Ольгой у них была давняя и очень нежная дружба. В этой шикарной бывшей коммуналке, где имелось шесть комнат и два санузла, Ольга держала бордель, и Вадик выдумал эту всю лабуду с тренингом за пять минут, когда они случайно столкнулись в ночной «Арене». За «большое спасибо» и пару изысканных подарков он заручился Ольгиной поддержкой во всех деликатных «психотерапевтических» начинаниях.

— На меня прямо озарение какое-то нашло, — сказал Слава, тяжело опускаясь в кресло, казалось, до сих пор пропитанное теплом Людмилиного тела, — а вообще, я ее боюсь.