Игры марионеток

Имя ему было — Победитель.

Что касается «крематория», то это определение Макеев упорно приписывал себе, хотя находились отдельные личности, которые утверждали, что где-то, когда-то, от кого-то уже слышали или читали нечто подобное.

Возможно, это было и так, но свое определение Макеев, действительно, вывел сам, и заключалось оно в следующем.

Телевизионный эфир, по Сергею Макееву, был таким же сильнодействующим наркотиком, как любое психотропное средство, запрещенное к применению, но, несмотря на это, широко используемое.

Разумеется, с риском для жизни.

Странное ощущение, неизменно заползало в сознание каждого, кто хоть раз видел перед собой красный огонек над объективом камеры и слышал ритуальное заклинание «Мотор!».

Это было иллюзорное, и чаще всего обманчивое ощущение того, что в этот момент, тебе самозабвенно внемлет вся страна, а, быть может, и все просвещенное человечество.

Некоторым даже казалось, что их непременно видят те, кто бил в сопливого мальчишку детстве; унижал — тощего голодного студента; отвергал — соискателя руки и сердца и прочая… прочая… прочая….

Это было наслаждение, вполне сопоставимое с традиционным наркоманским «кайфом».

Привыкание происходило столь же быстро, а отлучение вызывало такую же, если не более жестокую «ломку».

Потому, однажды хлебнувшие этого голубого зелья, умные и некогда порядочные люди пускались во все тяжкие.

Пресмыкаться перед всякой мразью.

Предавали лучших друзей и выстраданные годами принципы.

Беззастенчиво лгали сами и заставляли лгать других

Все — ради одной-единственной, крохотной, эфирной дозы.

В этом смысле телецентр был, по разумению Сергея Макеева, подлинным крематорием.

Здесь дотла сгорали высокие помыслы и нравственные порывы.

И потому, вернувшись сюда Победителем, он, первым делом сделал все необходимое, чтобы надежно обеспечить себя голубым «зельем».

Потом — совершенно так же, как это происходит с людьми в наркобизнесе — он поймет, что подлинная ценность эфира заключается, отнюдь не в сладких иллюзиях.

Ими тешатся слабые, восторженные, истеричные натуры.

Он же познал подлинную стоимость эфира.

Деньги и власть.

И с той же убедительностью — в обратном порядке: власть и деньги.

Так, до бесконечности.

Вверх, по спирали, до заоблачных высот.

Пять дней назад ему казалось, что он достиг уже очень много.

Но оказалось, что все осталось на прежнем месте.

Он больше не мог претендовать на то, что управляет обстоятельствами

Ибо обстоятельства управляли им.

Самое ужасное, что это были даже не обстоятельства, а страшный фантом, сотканный из больных иллюзий.

Слуги мира. Рукопись старика

К письму прилагалось несколько страниц машинописного текста..

Пожелтевших от времени, и от времени же — хрупких.

Она читала их ночь напролет, успела перечесть множество раз, но всякий раз находила какой-то новый смысл и выстраивала новые аналогии.

Под утро, запутавшись окончательно, она решила отложить записки на некоторое время, чтобы вернуться к ним позже.

Возвращалась многократно.

И каждый раз открывала для себя нечто, чего не заметила накануне.

«…

…Мрачная черная скала возвышалась над холодным морем.

Она взметнулась ввысь, из бездонных глубин, несокрушимой твердью презрев власть могучих волн.

Было это в те далекие времена, когда нынешний облик планеты только проступал из хаоса, царившего всюду.

Долгие годы море боролось со скалой, швыряя в нее закипавшие гневом волны. Потому, наверное, часто случались в этих краях сильные штормы.

Заодно с морем был холодный северный ветер.

Яростно налетал он на гранитную грудь скалы, срывая с нее редкие, слабые побеги каких-то глупых растений, вздумавших зацепиться за камни.

Все было тщетно!

Пенные гребни волн, и злые порывы ветра разбивались о могучую глыбу.

Волны растекались по ней холодными злыми слезами, а униженный ветер выл, уныло и страшно.

Много позже, но тоже во времена очень давние, люди возвели на скале крепость.

С моря, она казался нерукотворным продолжением каменного исполина.

Чудилось, что мятежному духу скалы скучно стало бороться с морем, и решил он, неуемный в своей гордыне, потягаться с самим небом, протянув к нему каменные черные пальцы — высокие башни.

И был повержен.

Бесконечная высь небес не покорилась.

А кара их была страшной: воздетая из каменного чрева рука, навечно осталась на поверхности скалы.

И превратилась в непреступную крепость.

Небо над скалой с тех самых пор почти никогда не прояснялось.

Хмурое, грязно-серое, часто — грозовое, низвергающее бесконечный, унылый дождь или мокрый снег, оно лежало на крышах крепостных сооружений, словно свинцовый саван.

Прошли долгие годы, прежде чем люди, уставшие бесконечно воевать между собой, наконец, поделили землю и пришли к некоторому согласию.

Согласие это было, разумеется, очень хрупким, к тому же, регулярно нарушалось, но все же отпала необходимость содержать такое количество боевых крепостей.

Цитадель на скале превращена была в замок, переходящий от одного вельможи — к другому.

Однако, никто из них не желал почему-то оставаться хозяином мрачного сооружения, и, в конце концов, оно отошло иным владельцам.

Они собирались за высокими стенами крепости редко, и проводили там не более одной ночи.

Таковой оказалась ночь 20 октября 1894 года.

Таинственные хозяева замка собрались, как, впрочем, и всегда, в огромном рыцарском зале.

Высокие каменные своды его почернели от времени.

В тяжелых литых светильниках горели факелы, пронизывая сумрачное пространство мятущимися бликами огня.

Большой камин ярко пылал, жадно пожирая дрова.

Устремляясь вверх, могучее пламя грозно, по-звериному ревело.

Но и только.

Огромный зал пронизан был могильным холодом, и подернут мраком.

Впрочем, это, похоже, нимало не беспокоило тех, кто в безмолвии восседал за длинным черным столом, поверхность которого покрывал сложный орнамент. Древние письмена в его узоре сплетались с загадочными рисунками и символами.