Игры с огнем

После его ухода меня вернули в камеру. Я лежал на жестких нарах, глядя в потолок и анализируя ситуацию.

Сдаваться нельзя. Написать признание значит подписать себе смертный приговор и погубить невинных людей, которых я назову в качестве «сообщников».

Мозг лихорадочно искал выход. Единственная надежда на Орджоникидзе, который дал добро на создание Специального управления. Возможно, весть о моем аресте уже дошла до него. Но пойдет ли нарком против ОГПУ?

В камере стояла мертвая тишина, нарушаемая только отдаленными шагами охранников и редкими криками из других камер. Я прислушивался к звукам коридора, пытаясь угадать время суток. Часы у меня отобрали при аресте, и теперь я потерял ощущение времени.

Я лежал на нарах, чувствуя, как железная пружина больно впивается в бок. Напряжение после допроса схлынуло, оставив после себя гнетущую усталость и острое чувство опасности.

Что же делать? Сегодня я убедился, что следователи явно не блефовали. У них действительно имелись заготовленные показания, сфабрикованные документы, целый пакет «доказательств» моей вины.

За окном стемнело. Мир за стенами Лубянки жил своей жизнью. Я прикрыл глаза, пытаясь собраться с мыслями.

Нужно проанализировать ситуацию со всей возможной трезвостью. У меня есть одно преимущество, о котором не знают следователи. Я пришел из будущего и знаком с психологией допроса, с механикой работы следственных органов 30-х годов, со слабыми местами системы.

Какой сейчас год? Март 1931-го. До большого террора еще несколько лет. Массовые репрессии против партийной верхушки начнутся только после убийства Кирова в декабре 1934 года. Пока репрессивный аппарат не работает на полную мощность.

Орджоникидзе жив и обладает значительным влиянием. В отличие от многих других членов Политбюро, он действительно заботится о промышленности, ценит эффективных руководителей. К тому же, он лично подписал создание Специального управления под моим руководством.

Климов, Ларионов, Громов… кто еще будет в следственной группе? В этот период ОГПУ и НКВД часто конкурировали между собой. Разные подразделения имели разные интересы. Эту межведомственную борьбу можно использовать.

Я сел на нары, размышляя о стратегии. Прямолинейное отрицание всех обвинений бесперспективно. Нужен другой подход.

Первое — любой ценой избегать признания. Подписание «чистосердечного признания» — верный путь к расстрелу. Система работает так: сначала признание, потом расстрел.

Второе — не называть ни одного имени, не давать материал для новых арестов. Иначе маховик репрессий раскрутится еще сильнее.

Третье — использовать преимущества моего положения. У меня есть поддержка военных, заинтересованных в поставках специальной стали и топлива. У меня есть научный авторитет академиков и одобрение Орджоникидзе.

Четвертое — внести разлад в работу следственной группы. Моя цель — не просто противостоять допросам, а заставить следователей усомниться в своей версии, в материалах Студенцова, в целесообразности моего преследования.

Мысли прервал лязг замка. Дверь открылась, и в камеру вошел молодой охранник с кружкой воды и куском хлеба.

— На, выпей, — буркнул он, ставя кружку на пол. — Положено.

Затем он резко выпрямился и, сделав шаг назад, добавил громко:

— Не растягивай, через пять минут заберу кружку.

Дверь захлопнулась. Я медленно пил воду.

Нельзя просто ждать спасения извне. Нужно активно действовать здесь, изнутри. Разрушить обвинение изнутри, посеять сомнения, превратить гонителя в союзника.

Я вспомнил один из учебников по психологии переговоров, который изучал в бизнес-школе XXI века. Метод «противопоставления интересов».

Суть его в том, чтобы выявить истинные интересы оппонента и противопоставить их интересам его союзников. Нужно найти то, что важно для конкретного следователя, и использовать это.

В голове постепенно формировался план. На следующем допросе я должен перейти от обороны к наступлению. Но не через придуманные «сверхспособности», а через шахматную игру на противоречиях системы.

Для начала нужно собрать информацию о следователях. Какую школу окончил Климов? Кто его начальник? Какие у него амбиции? На ком из вышестоящих он ориентируется? Все эти детали могут оказаться полезными.

Затем — внести сомнения в его уверенность. Не через отрицание, а через полупризнания.

Сместить акцент с моей вины на ценность моих знаний и достижений для промышленности страны. Заставить его задуматься о геополитических последствиях срыва нефтяной программы.

И наконец создать ситуацию, в которой дальнейшее преследование будет выглядеть не как служебное рвение, а как саботаж оборонной промышленности.

Я улыбнулся своим мыслям. План рискованный, требует тонкой игры, но другого выхода я не видел.

Глава 13 Тактический ход

Следующий день начался с очередного допроса. На этот раз в кабинете сидел уже знакомый мне Григорьев.

Тот самый худощавый мужчина в штатском, с аккуратной бородкой и внимательными глазами за стеклами пенсне. Рядом с ним находился Климов, листал какие-то бумаги.

— Садитесь, гражданин Краснов, — сухо произнес Григорьев. — Продолжим нашу беседу.

Я опустился на жесткий стул, внутренне готовый к исполнению моего плана. Посеять сомнения, столкнуть интересы следователей, внести разлад в их действия.

— Товарищ Григорьев, — начал я, обращаясь именно к нему, намеренно используя слово «товарищ» вместо «гражданин», — перед продолжением допроса я хотел бы прояснить некоторые моменты.

Григорьев слегка приподнял бровь, но ничего не сказал.

— Недавно вы получили документы от товарища Студенцова, — продолжил я. — Но задумывались ли вы, почему материалы переданы именно сейчас, сразу после решения комиссии ВСНХ?

Климов резко поднял голову от бумаг:

— Вопросы здесь задаем мы, гражданин Краснов.

Я проигнорировал его, продолжая смотреть на Григорьева.

— Комиссия под председательством Орджоникидзе только что преобразовала мой промысел в Специальное управление. Студенцов требовал передачи промысла под контроль Главнефти и проиграл. И сразу после этого появляются якобы свидетельства о моих преступлениях. Не находите это странным?

Григорьев переглянулся с Климовым, но его лицо оставалось непроницаемым.