Игры с Вечностью

– Знаю.

– Тогда все просто. Придешь завтра?

– Приду.
– Он встал.

– Тогда до завтра.
– Она тоже поднялась, и, прикрыв лицо вуалью, пошла прочь из сада.

Викторио переночевал в монастыре. Он ни словом, ни видом не выдал, что ему крайне противно находиться там. Он не остался бы, но исчезновение монаха с собранной милостыней походила бы на воровство, и ему не хотелось такого рода мыслей в чужих головах. При подобном обвинении его непременно начали бы искать. Оно понятно, что его и так начнут разыскивать, но не так тщательно, как в случае воровства. Викторио открыл в себе хитрость. Он очень хотел, чтобы его не нашли и поэтому за одну ночь он кое-что придумал. План был прост, быть может, даже наивен. Первым делом он случайно обмолвился одному монаху, с которым сдружился за годы общих трапез и молитв, что днем пойдет за город немного побыть в одиночестве. Доминиканский устав, несомненно, был строг и не разрешал монахам любого рода появления вне стен монастыря, кроме как для сбора пожертвований, но когда большинство монахов днем расходились кто на работы, кто в свои кельи для молитв, а кто и собирать милостыню, свободы заметно прибавлялось. Тогда было возможно проскользнуть незамеченным. Все об этом знали, но никто не использовал этой возможности для побега, ведь монастырь - не тюрьма. Отличие, всего одно отличие лежит как пропасть между этими двумя заведениями с одинаковыми серыми камерами-кельями и решетками на окнах: в монастырь люди приходят добровольно. Викторио знал, что монах никому не скажет об отлучке, и пойдет с этой новостью к отцу-настоятелю только в случае исчезновения брата. Котомку для сбора пожертвований монах принципиально оставил в своей келье, чтобы ни у кого не возникло подозрений в воровстве. С собой Викторио взял гражданское платье, доставшееся ему от другого монаха, скончавшегося пару месяцев назад. Спрятанное под рясой, оно не привлекало внимания. Расчет молодого монаха был прост - за городом, в месте, которое он указал соседу, на берегу реки Арно, Викторио оставил рясу, сложив ее аккуратно возле самой воды. Всем должно было показаться, что он полез купаться, и утонул. Конечно, подобное было бы странно в январе месяце, но с утра началась оттепель, и солнце днем палило нещадно, будто в мае месяце. Для юга такое неудивительно, и желание искупаться действительно могло посетить брата Викторио, запарившегося под грубой шерстяной тканью толстой и теплой монашеской рясы. Найдя одежду и обувь, монаха, несомненно, сочтут утонувшим, ведь предпосылок для побега у него не было, как решит настоятель, уверенный в своем ученике. Так что мир праху...

Проделав операцию под кодовым именем "Свобода", уже днем Викторио стучал в двери дома Доменико. Ему открыл дворецкий, внимательно выслушал и позвал госпожу. Мужа Анны не было дома, и поэтому собеседование надлежало проводить ей. Никто не догадывался, сколько удовольствия она находила в этой обязанности. Викторио, хоть и был молод, но прекрасно понимал щекотливость положения госпожи, и поэтому никоим образом не выдал, что знаком с ней, следуя ее же правилам, заданным в начале беседы. Держась с Анной почтительно, и подчеркнуто заискивающе, как вел бы себя пришедший в дом к господам человек с улицы, Викторио обезоружил ее своей игрой. Она была рада, что не ошиблась в нем, уважая теперь и его актерское мастерство. У нее в голове не проскользнуло простой истины: человек будет каким угодно, и пойдет на все, чтобы только не подставить свою любимую, выдав ее. Собеседование было недолгим и простым. Она только задала несколько простых вопросов, откуда Викторио, где он работал до этого, и определила месячный испытательный срок. Викторио не солгал, он сказал, что работал в одном из монастырей бенедиктинцев, слукавив только в названии ордена, и добавив, что был слугой аббата. В остальном он отвечал честно. Они с ней договорились о плате, и управляющий пошел показывать Викторио его комнату, попутно знакомя с планировкой дома и кругом обязанностей. Они были просты - походы с кухаркой за продуктами, получение и отправка корреспонденции, и кое-что по дому, как например помощь при мелких ремонтах. Работа сложной не была, по сравнению с тем, чем занимался Викторио в монастыре. Тот, кто работал когда-либо на поле или на стройке меня поймет. Основа любого монастыря - молитва и труд, и это занимает большую часть суток, так что бывший монах к работе был привычен и считал ее необходимостью.

Викторио понимал, что свободы в общении с Анной он не получит, пока рядом будут находиться люди, лишние свидетели. Поэтому он ожидал знака с ее стороны, чтобы продолжить знакомство, основу которому положил день на кладбище Санта-Мария Новелла. Ждать пришлось неделю. Викторио знал, что сразу все не делается, и уж чему, а терпению его не было границ. Терпение дает молитва, и так как изо дня в день монахи молились минимум часа четыре (а доминиканцы и все шесть), то их терпение было просто резиновым. Бывший монах не сомневался, что нравится хозяйке, и понимал, что она сама сделает все необходимое для их свиданий. Он же ловил счастье даже оттого, что видел ее по несколько раз на дню, иногда издали, и знал, что с ней все в порядке.

Неделя пронеслась быстро, работы было не так много, как обещал управляющий, но она занимала много времени, хоть и не изматывала. Через неделю, когда Викторио поднялся к госпоже забрать корреспонденцию, она, оглянувшись по сторонам, и не замечая никого вокруг, сказала:

– Возле Санта-Кроче есть домик. Он стоит отдельно от всех остальных, посреди фруктового сада. Сегодня в полночь приходи туда.

Викторио кивнул, и его сердце радостно забилось. Поклонившись и забрав почту, он стрелой помчался по адресатам, окрыленный любовью. Вот оно. Счастье. Выбраться ночью из дома, как уже понял Викторио, не стоило особого труда. Свободные флорентийские нравы ничего не имели против того, чтобы слуги тоже отдыхали, в не рабочее время. Поэтому те могли беспрепятственно входить и выходить из дому. Никто не спрашивал, куда они направляются и когда их ждать, главное чтобы с утра все были на месте, бодрые и готовые работать. Что такое кражи и грабежи во Флоренции не знали. Это случалось очень редко и каралось смертной казнью, да и люди воспитывались в страхе перед этим грехом, поэтому двери в домах не запирались. Конечно, в богатых домах были стражники из числа слуг, и лишний человек пройти не мог.... В общем, так или иначе, но когда Викторио ночью выходил из дому, его не задерживали. Дорога была не очень долгой.

Викторио открыл дверь одноэтажного приземистого домика, сложенного из плоского белого кирпича. Внутри домик оказался довольно-таки просторным, благодаря то ли умелой планировке, то ли светлому тону стен, но главное он показался бывшему монаху уютным. Прихожая вела в зал и дальше в спальню. В зале горели свечи в двух больших медных канделябрах, на столе стояли два блюда с разнообразными фруктами и две бутылки вина, но Анны нигде не было видно. Викторио со стуком захлопнул дверь, и, видимо привлеченная этим звуком из спальни вышла его госпожа. Легкое, обтягивающее шелковое платье темно-серого цвета подчеркивало безупречность ее форм, которым могли бы позавидовать многие двадцатилетние девушки. Перед Викторио стояла сама грация во всей своей красоте. Он заворожено застыл на пороге комнаты, забывая даже вздохнуть и боясь моргать, чтобы не исчезло столь прекрасное видение. Она коснулась нитки жемчуга на шее и весело улыбнулась.

– Что же ты застыл?

– Я восхищен...
– он был не в силах сказать что-то еще, смотря на ее распущенные пышные волосы, золотившиеся под светом свечей и волнами спадающие на плечи.

Анна плавно подошла к нему, взяла за руку, и, привстав на цыпочки, поцеловала.

– Пошли.
– И она медленно повела его за руку к столу.
– Сегодня ты у меня в гостях, я хозяйка этого райского места.

– Вы и моя хозяйка.
– С улыбкой произнес Викторио.

Анна прекрасно поняла его двусмысленность. Улыбка говорила, что это не укор, а намек на любовь, и поэтому она не рассердилась на него.

– Не вы, а ты! Запомни это.
– Она все же шутливо погрозила ему пальцем.
– Здесь я не госпожа, а просто хозяйка. Как только ты переступаешь порог этого дома, все условности между нами стираются. Понял?

– Понял.
– Он кивнул, и сел первым, забыв об этикете. Стоило ему только опуститься на стул, как он сразу же подскочил, как на угольях.
– Прости, я забыл все правила...

– Кавалер!
– Анна звонко рассмеялась, и рывком усадила его на стул. Она сразу же посерьезнела и добавила: - Я скоро рассержусь, если ты не прекратишь эту комедию. Я понимаю, что ты серьезен, и это, поверь мне, ни к чему. Если ты продолжишь видеть во мне донну Доменико, а не простую женщину, мы ни к чему не придем. Я тебе еще раз повторяю: мир за стенами этого домика другой, а здесь - это здесь. Это отдельная республика, и здесь полное равноправие. Ты скован, но это пройдет, привыкнешь. Главное, ни о чем не думай. Отдыхай просто.

– Хорошо.
– Он улыбнулся.
– Извини.

– Если кому-нибудь на ногу наступишь, тогда извинишься, а здесь ты не виноват. Это твоя суть.
– Она села к нему на колени, и прижалась щекой к его скуле.
– Так лучше?
– Спросила она шепотом, почти касаясь губами его уха.

Вместо ответа он глубоко вздохнул, и обнял ее, крепко сжав. Он сидел, и вдыхал аромат ее волос. Почему-то ее пышная грива, касающаяся его лица, пахла корицей и ванилью, и этот еле ощутимый аромат неожиданно дурманил его разум. Его сердце защемило от нежности, и это было ново. Анна погладила Викторио по голове, и поняла, что в ее сердце закралось нечто похожее на влюбленность. До конца она, конечно же, разобраться в себе еще не могла, но уже различала нежность и дикую страсть. Он называл ее соблазном, но на самом деле это бывший монах был для нее ходячим искушением. Она отстранилась, и посмотрела в глаза.

– Будешь вино?

– Не знаю. Я его никогда не пил.

– Тогда попробуй. Это прекрасный кагор.
– Она налила его бокал до краев.

– За нас.
– Он глотнул, и ему понравилось это тепло. Он неспеша выпил весь бокал.

– Возьми.
– Анна протянула ему яблоко.
– Быть может, монахи и правы, что боятся нас, считая лукавыми искусительницами.
– Она горько улыбнулась.
– Но мы без этого не можем.

Викторио взял яблоко, посмотрел на него, и откусил кусок.

– Мне все равно, главное, что ты рядом. Я об этом и мечтать не смел.

– Поверь, неделю назад я и сама не могла о подобном подумать. Сегодня среда. В прошлую среду мы с тобой впервые встретились.
– Она задумчиво посмотрела на него, изучая черты лица.
– Тогда, в церкви, когда ты обернулся ко мне, твое лицо показалось мне таким знакомым, что я застыла на мгновение. Нигде раньше мы не встречались?

– Нет. Я это точно могу сказать. Ты меня не замечала во время службы, а если бы я тебя встретил раньше, то этого никогда бы не смог забыть. Поверь.

– Верю. Да, в церкви я смотрю только на лики, до людей мне нет дела. И тем более я никогда не приглядывалась к монахам... но ты так знаком мне. У меня ощущение, что я тебя знаю не одну сотню лет. С тобой так спокойно.
– Она погладила его по щеке.

Он немного стушевался, а потом привлек ее к себе, и поцеловал.

– У меня такое же чувство. Я при взгляде на тебя хочу что-то сказать, но не могу вспомнить, что.

– Ты знаешь, - она лукаво улыбнулась, - а мне когда-то один человек сказал, что мы живем не одну, а девять жизней.

– Но это...

– Понятно, противоречит догматам веры. Этот человек был астролог, и он смотрел будущее по карте звезд, составленной на основе даты моего рождения. Он много говорил, и большинство уже сбылось. Но не в этом суть... не хочу вспоминать его предсказания. Просто он сказал, что у нас девять жизней, в основе которых лежит какая-то цель, и мы должны ее выполнить. Если это так, то быть может, мы встречались с тобой когда-то в прошлом?