Игры во Вселенную

Ирог и так слишком осторожничает, подумал Димка. Будет просто здорово, если Всадники встряхнут застывший мир.

* * *

– Это - мак-поветрушник. Зёрнышки его мелкие-мелкие. Как созревают они в коробочках, ветер их рассеет далеко. И такая сила у этого мака, что спит человек один день и одну ночь...

С этими словами Олорин сорвал пышный алый цветок и нам подал - чтобы рассмотрели.

– Да не пора ль ужинать вам, зайчата? Идёмте, идёмте, уже тени вдвое вас длиннее, и солнце себе облака ко сну взбивает.

Хорош был цветок мак, но уж больно некрепко держались его роскошные, сочные лепестки.

– Что с ним делать?
– спросил Димка.

– Как вернёмся - найди норку мышкину, да сунь в неё мак этот. Наутро возле мака ты непременно спящую мышку найдёшь.

Шли по кромке высокого обрыва. Слушали песни с высоких башен, чёрных на алом небе. Шумели внизу деревья и проглядывала блестящая лента ручья. Тёмным облаком заслонила полнеба стая птиц. Да на облаке поменьше летел птичий пастух - длинный плащ его развевался, и светлые волосы развевались, и руками он держался за ветер.

Птицы задержались над Островом, смялись передние их звенья, повернули: казалось, стая опишет дугу - но последующие летели и летели - прямо и прямо, сменив первых.

Всякий раз, возвращаясь, шли к Дому иными дорогами. Домом был замок посреди Острова. На западном берегу, высоком и изменчивом, то хмуром, то светлом, по вечерам ждал Олорин. Рассказывал и показывал нам всё, что мы сами могли видеть, но чаще почему-то не замечали.

Остров казался маленьким - встав на западном берегу, видишь и Дом, и даже башни на восточных скалах. Между ними и нами - холм, лесок и овражек. Да речка, да луг.

Но войди в лесок - окружит тебя дремучая чаща без края, без конца...

А за одним холмом умудрился спрятаться второй, за вторым - ещё десяток. Спустишься в овраг - выводит он в ущелье, а ущелье затеряется в горной стране. А река уносит в края незнаемые, а если в лугах застигнет туман, там выберешься в такие места, откуда и с орлиными крыльями не всегда дорогу назад сыскать.

Шли мы путями торными, травы густые касались плеч справа и слева, а дорога - утоптанная, наезженная - надёжна и безопасна. Порою пересекают её вымощенные белым камнем тракты. Димка спросил Олорина - какие это дороги?

– Это древняя дорога, - говорил Олорин.
– Она одна, но встретишь её не раз, ведь дороги на Острове путаются и сплетаются похитрее нитей в рукоделье.

И был сильный ветер над Островом, такой, что поднималась водяная пыль с моря до вершин западных скал, и мы боялись стоять над обрывом, и побежали, а пыль и ветер, и даже ветки с деревьев мчались за нами вслед, и бежать было легко, а мы сами себе казались бесстрашными и всесильными.

Когда мы увидели древний тракт, мы взглянули друг на друга, крепче взялись за руки и свернули с обыкновенного пути.

И громко стучали наши сандалии по белым булыжникам - громче свиста ветра и рёва волн у скал. И море скоро совсем затихло вдалеке, а позже улетел прочь и ветер, так что остались только мы да удивительно тихие, прозрачные сумерки, такие сумерки, когда нет ни солнца, ни луны, и тьма ещё не опустилась.

Мы замерли, обнаружив, что тишина и полутьма красивы, красивы... Мы стояли, не расцепляя наших рук, порой задерживая дыхание.

Внезапно из-за скал, о которых мы и не знали, что они рядом, выглянула луна, рассеяв по долине, как бледно-золотистый иней, призрачный свет.

Протянулись тени - цепкие, чёрные, ломкие.

Долина была круглой, словно лунный кратер, оцеплённая горами. По какой бы дороге мы ни пришли сюда, дороги этой здесь больше не существовало - горы замкнули кольцо. Долина была каменистой, пустой, но посередине, будто перст великана, втыкался в небо тонкий и высокий камень. Тень его не слушалась луны, словно второе, невидимое светило плыло по небосводу нарочно для того, чтобы творить одну-единственную тень.

Мы - изумлённые - смотрели.

Тень от каменной иглы указала точно на луну.

Скалы таяли и втягивались в землю, будто когти.

С луной творилось что-то странное - она менялась до тех пор, пока не превратилась в огромный туннель в небе, в конце которого светилось яркое пятно.

Вверху открылись люки и со скрежетом опустились к нам железные цепи - каждое звено с мою голову.

Они повисли и качались - тихо, плавно - вдруг Димка потянул меня за руку и показал на эти цепи.

Качели...

Димка осторожно уселся на цепь. Я пристроился рядом. Цепи, качаясь, уносили нас вверх.

Никогда не забуду, как нарастало чувство высоты.

Я не знаю, как велика была сама высота - внизу я мало что видел.

Я не знал, что я так боюсь высоты.

У меня пальцы сводило судорогой и приходилось стискивать зубы, я скрючился, просунул одну руку в звено цепи, вцепившись в контрфорс, другою держал Димкин локоть. Мне стыдно было смотреть на Димку, но потом нас накрыла чья-то тень, и я задрал голову - что-то большое повисло над нами.

* * *

Нескончаемые и тёплые для этого времени года дожди, наверное, были виновниками сонного состояния - чашка кофе в девять вечера - а в десять уже неодолимо хочется спать. Сны уносят меня в страну заколдованных замков и лесов, в которых бродят странные существа. Моё слабое тело не позволяет использовать потенциал сознания в полной мере - проникнуть в Страну Сна я не могу. Я витаю над ней, тревожно ищу способ влиться в ткань её Реальности... Из снов я уношу обрывочные картины. Напряжение сознания вызывает к жизни мимолётных персонажей - только изредка мне удаётся придать им подобие Димки или - чаще - своё. И почти никогда - нас обоих одновременно. В эти недолгие минуты из каких-то дальних реальностей являются они, существующие взаправду, где-то далеко, бесконечно далеко от меня - они приходят в мою Страну, чтобы разыграть очередной сюжет - я же отчаянно ищу Силу, чтобы перенести их в свой мир, или остаться самому - там. Последнее - опасно. Я рискую - слишком сильно я связан с телом. Если я не сумею воплотиться там и порву нить здесь - я рассеюсь. Страшно. Я до безумия хочу быть с Димкой, но, наверное, смерть сильнее?

* * *

Город кричал - в нём не было мягких звуков. Даже когда, опадая, как исчезает яркая листва в бесцветьи октябрьского тумана, стихал дневной шум, в одиноких вскриках ночи - тревожных, куда-то стремящихся - не было покоя. Только один час - он длится приблизительно с четырёх до пяти утра - истинная тишина кончиком крыла касается улиц. В этот час у неспящих особенные взгляды. Даже люди видят многое - глубина и ширь пространств яснее, и силы земли, опасаясь, что тайны её будут раскрыты, исторгают из недр туман.

У самой границы городской свалки нищий горбун в жестяных банках из-под краски варил смолу. Смрадный чёрный дым в предрассветной свежести чувствовался за несколько кварталов, но никто не ходил сюда в это время суток.

Косматые, паршивые псы скалились на меня из-за гнилых коробок, ящиков и ржавых обломков машин. Когда я был на месте, горбун закончил варку и заливал смолою щели в сооружённой из хлама лачуге. В зубах его дымилась свёрнутая из листа календаря цигарка, на костре в кастрюле закипала вода - горбун будет варить на завтрак суп - а чуть поодаль из крохотного ящика перезвоном колокольчиков доносилась тихая и совершенно неземная мелодия.