Икосаэдр 2.0

Он надеется и теперь, глядя на то, как совершается перенос.

Юноша поднимается с помоста, вытирая кровь с лица, и, пошатываясь, спускается на площадь.

— Перенос совершён? Факт покушения на убийства установлен? — обращается глашатай к публике.

— Да! — нестройным хором отвечает толпа.

— Суд постановляет: определить законным владельцем недвижимости по адресу…

Диего поворачивается и идёт с площади, остальное уже не интересно.

На перекрёстке стоит девушка — в серой поношенной куртке, с длинными русыми волосами. Она не двигается и смотрит в упор, провожает Диего взглядом. Он видел её ещё на рынке — возможно, она следила за ним. У девушки странные глаза — голубые, но немного восточные по разрезу. В них неуверенность смешалась с интересом молодой хищницы. Диего уже привык к вниманию со стороны местных — и из-за роста, и из-за армейской формы, и из-за непривычных, индейских черт лица. Впервые он решает этим воспользоваться и направляется прямо к девушке.

— Не подскажешь, где можно заночевать?

Она теряется, на её лице виден испуг и сомнение. В армии ему не хватало именно этих чувств — видеть, как девушка сомневается и смущается под его взором.

— Идём, — наконец, она берёт его за руку, как маленькая, и молча ведёт мимо серых зданий к бывшему торговому центру.

Диего не спрашивает, куда она его ведёт, и всю дорогу следует молча, полностью отдавшись в её распоряжение. У входа он показывает дружинникам свидетельство беженца, она — паспорт. Диего успевает прочитать, что её зовут Мария. Торговый центр, наверное, крупнейший в Четвёртом, похож на город внутри города. Здесь намного теплее. Здесь есть центральная котельная и множество печек-буржуек, дым от которых уходит куда-то в вентиляцию. В просторном холле люди сидят без верхней одежды — старики с шахматами и картами, молодые семьи с детьми у импровизированной игровой зоны. Диего с Марией обходят мимо огороженной площадки посередине зала, от которой идёт пар — к ней идёт большая очередь из горожан с полотенцами.

В бывших бутиках теперь квартиры. Люди ходят между ними по коридорам в тапочках, как у себя дома. Некоторые здороваются с Марией, подозрительно глядя на её спутника, но она никого не замечает и ведёт Диего дальше, по навсегда замершему эскалатору, на второй этаж. Над её квартирой вывеска «Модная бижутерия», стеклянные витрины занавешены изнутри чёрными шторами. Мария включает свет — одинокую тусклую лампочку, сбрасывает куртку и наконец-то прерывает молчание:

— Бросай сумки сюда. Хочешь есть?

— Да, хочу.

— Меня Машей зовут.

— Диего.

Внутри оказывается достаточно просторно и почти уютно. Зал перегорожен пополам шкафами и занавесками, с одной стороны — спальня и гостиная, с другой — кухня и склад.

— Бери консервы и разогрей чайник.

Мария остаётся в спальне, а Диего идёт на кухню, где находит электрочайник и канистру с водой.

— Ты мексиканец? — спрашивает она через перегородку парой минут спустя. Голос прерывистый, взволнованный.

— Да, из пригорода Майами. Флорида.

— Флорида — это же самый юг? Там, где был космодром?

— Да. Был.

— Тоскуешь по родине?

— За семь лет привык, — он наклоняется к ящикам в углу, и начинают течь слюнки — запасов непривычно много. — Подскажи, какие консервы постарше, какие можно открыть?

Диего слышит шаги Марии и оборачивается. Она стоит у входа на кухню, заслоняя свет лампы так, что видно только её силуэт. Оба замирают в ожидании, в наступившей тишине Диего слышит дыхание и долго смотрит на нежные очертания фигуры — широкие бёдра, узкую талию и острые контуры сосков. Мария расчёсывает длинные русые волосы костяной расчёской, и лишь спустя пару секунд он понимает, что на ней нет одежды.

В армии ему говорили, что девушки на гражданке любят беженцев с Нового Света, но он и не догадывался, насколько. У Диего были женщины во время службы, однако армейские «сёстры милосердия» не сравнятся со свободными, пустившими в свой дом.

Голод физический вступает в неравный бой с голодом сексуальным.

— Ты… сильно голоден? — тихо спрашивает она, доводя внутреннюю битву до логического финала.

— Да.

Диего поднимается со стула и притягивает её к себе. Она роняет расчёску и помогает ему раздеться, не боясь испачкаться от пыльной армейской формы, затем садится на краешек обеденного стола, обнимает за шею и осторожно целует. Он не успевает раздеться до конца и ласкает её грудь, чувствуя пульс, жадно целует шею и уши, затем любит резко и торопливо, одновременно наслаждаясь и коря себя за грубость. Чайник на тумбочке вскипает и свистит, заставляя Диего двигаться ещё быстрее. Мария не сопротивляется, гладит его по волосам и начинает царапать спину лишь тогда, когда слышится первый стон.

Всё заканчивается несколько раньше, чем хотелось бы, как бывает почти всегда, когда не утолён физический голод. Диего останавливается, прислушиваясь к её высокому голосу в пульсирующих висках.

— Ты убьёшь меня осенью, — шепчет Мария минуту спустя, когда он приводит себя в порядок.

— Что? — Диего не верит своим ушам.

— Ты убьёшь меня осенью, — повторяет она.

3.

Мария работает в ревеневых оранжереях. Ревень круглогодично выращивают в полумраке подвалов и закрытых теплиц, изредка поливая и согревая печками. От этого стебли получаются длинными и нежными.

Мария оставляет Диего у себя, знакомит с управляющей коммуны, и он получает законное право проживать вместе с ней, в «Модной Бижутерии». За первую неделю, что Диего живёт в ТЦ, он изучает город и мало видит девушку — они встречаются лишь по ночам, жадно наслаждаясь друг другом. Мария молчалива и редко делится своим прошлым, он замечает странности в её характере. Диего удаётся лишь узнать, что родители её тоже умерли в первые годы Зимы, и у неё есть брат-рекрут, связь с которым она потеряла.

К концу недели Диего устраивается в локомотивном депо на сортировочной. По десять часов, шесть дней в неделю он толкает тележки, крутит гайки и таскает дефектоскопы, подвешенные на кране. Уставший как чёрт, он приходит домой, и сил едва хватает на ужин и секс.

С каждым днём становится всё теплее. Четвёртый — самый северный из бывших миллионников, не считая опустевшего Второго, но и сюда приходит запоздалое лето. Наверное, раньше оно было таким же где-нибудь в Мурманске, Архангельске или Анкоридже, думает Диего. Распускаются листья на выживших деревьях, вдоль пыльных городских улиц цветут одуванчики — Диего ещё в армии полюбил эти простые цветы.

В следующее воскресенье они с Марией выбираются погулять в дендропарк — несмотря на то, что он находится буквально через дорогу от их жилища, за полмесяца проживания в Четвёртом Диего ни разу там не был.

— Раньше здесь было вдвое больше деревьев. Кедры, пихты, южная экзотика, — рассказывает Мария. — В детстве я любила гулять здесь с мамой и братом. Половину деревьев срубили на дрова в первые годы.

— Зато вам удалось выжить. Теперь есть где выращивать овощи.

— Разве это хорошо? Это была частичка старого мира, которого больше нет.

— Не стоит тосковать об этом. Я потерял всё, но научился жить по-новому, обрёл тебя и новый дом.

Мария качает головой:

— Раньше было весело. Раньше было много клубов, кинотеатров, концертов, много музыки и магазинов. Ты знаешь, ты правильно сказал, что Четвёртый из всех российских городов самый американский — ведь у нас приходилось больше всего торговых центров на единицу населения.

— Что в этом американского? — усмехается Диего. — Если Америка ассоциируется у тебя с… потребл… потребительством… как это сказать?