Икосаэдр 2.0

— Гражданин Пономарёв Василий Павлович? — спросил низкорослый майор, совершенно незнакомый.

— А то… В чём проблема, мужики? Я анализы сдавал, у меня всё чисто.

— Мне плевать на анализы! — рявкнул незнакомец. — Есть данные, что вы обладаете неуничтоженными запасами вредных веществ и продуктов, это правда?

Кирдык, подумал Палыч, но спорить было глупо.

— Есть.

Майор убрал оружие и представился:

— Рекрут Анатолий Степанович. Я знал, что на металлистов вся эта муть не действует. А старые лекарства? Погорьчее, супрастин, демидрол? И одеколон!

— Пойдёмте, я провожу вас до гаража.

А под гаражом у Палыча была не просто овощная яма. Там был настоящий мини-бункер, доверху набитый всевозможным просроченным провиантом и медицинскими изделиями.

— Надо накормить… Накормить и напоить этой горькой гадостью всех, включая малых детей, — бормотал майор, пересчитывая упаковки и бутылки, сложенные в полутьме. — Быстрее, пока эта зомби-вышка на Сугомаке отключена.

— Зачем? — спросил Палыч, почёсывая щетину на подбородке и глядя вниз.

Рекрут поднял голову и проговорил. — Чтобы спасти. Чтобы спасти наше тупое здоровое мясо от этих прожорливых космических педерастов.

Крот с котлетами

— Б удь осторожнее со свежесорванными котлетами,– предостерёг меня Кирилл Иванович. — Этот сорт только кажется лёгким и диетическим, можно легко получить несварение. Их лучше дополнительно прожаривать. И яичные пока не трожь, не поспели яйца пока.

Я это знал и так — в отрасли работал не первый год. Бросил надкушенную котлету в ближайшую корзину утилизатора и коснулся треугольных серебристых листьев. Листья слегка дёрнулись и скрутились от моего прикосновения, обнажив шипы. Реакция хорошая. Если подпитать гормонами агрессии, то можно добиться высаживания на открытый грунт — дикие собаки быстро приучатся, что с котлетными деревьями шутки плохи. Так же было и у нас, на севере.

— Вы давно возглавляете департамент необелковой флоры?

— Пять лет, — сказал мой новоиспеченный начальник с гордостью. — Когда я пришёл сюда, тут не было ничего. Народ занимался банальной селекцией с необелковыми присадками и архаичной генной модификацией. Про необелковую флору тогда в Барнауполисе только ходили неясные слухи. Типа, на западе народ уже вовсю кормится с деревьев, фермы остались только молочные. Бред, конечно, но мы сильно отставали. У нас же полис изолирован, даже наша Корпорация к международным сетям доступа не имеет. Только спецслужбы…

— Я знаю, что вы мне рассказываете! — поспешил я ответить чуть обиженно. — Я хоть и из Угры, но живу здесь не первый год.

Мы прошли под голографической вывеской «Опытная оранжерея № 3 Инженерного центра необелковой флоры» и пошли в тамбурный узел. Сканеры прошлись лучами по телу, плотные струи воздуха провели обработку одежды.

— Так почему ты сбежал из Конфедерации? — спросил Кирилл Иванович. — Только не говори, что из-за северного климата. В Угре самый высокий уровень жизни, и их меньше всего задело Ядерное Утро. У нас вон, под боком напоминание — до сих пор боимся соваться в Новосибирскую зону.

— Сунулись бы, чего бояться. Скоро Кемеровское княжество поставит там колонии, потеряем удобный транспортный узел.

— С ними у нас пакт. И зачем нам транспортный узел в Новосибирской, когда там кое-где радов можно больше получить, чем у нас народу. Так почему, ты не ответил?

Я помрачнел. Правду говорить не хотелось.

— Тоталитаризм. Угорская Конфедерация — это полицейское государство. Моего отца отправили на рудники за то, что он рассказал анекдот про Боева.

— Это который ваш бывший президент?

— Ага.

Мы остановились у выхода из «закрытого периметра» Бионической Корпорации Барнауполиса. Мне предстояло работать в левом крыле, в офисном помещении, и я ещё раз взглянул в сторону коридора, чтобы в следующий раз не заблудиться. Мимо нас двое пронесли на носилках труп собаки — с непропорционально гигантской пастью и голой кожей. Я уже слышал о боевых разработках с использованием модифицированного вируса бешенства. Следом прошёл пожилой сантехник с куском трубы и сварочным аппаратом, посмотрев на меня тяжёлым взглядом. Лицом он напоминал злого, вконец обрусевшего Жерара Депардье — был такой французский актёр, известный в начале века. У бабушки в Югорске на кухне висел его бумажный портрет, и она рассказывала историю его жизни, когда я был школьником.

Тогда я ещё не знал, кто этот сантехник на самом деле.

— У вас что, ремонт? — спросил я начальника.

— Да. Меняют отопление. Про отца — грустно. Но этого явно недостаточно! — Кирилл Иванович прищурился и словно попытался заглянуть мне в душу своими чёрными, как смоль, зрачками. — Что-то ещё, чего не хватает. Хоть ты и прошёл тесты, я не могу поверить твоей истории.

— Женщина,– вздохнул я. — Дикая женщина с севера. Мы были вместе три года, но она переехала сюда работать в посольстве. Я терпел полгода и пошёл за ней.

Кирилл Иванович кивнул и задумался.

— В посольстве? Но ты же понимаешь, что у нас военные разработки. Конечно, из закрытого периметра невозможно ничего вынести без моего ведома, но, может, она «крот»? Законспирированный шпион? Модификантка, сдерёт с тебя кожу, натянет на себя, прочистит мозг, пройдёт все сканеры и залезет сюда? В наше время побеждает тот, кто заплатит больше.

— Нет, что за ужасы. Она уволилась из посольства год назад, прошла тестирование и получила статус горожанина. Сейчас преподаёт в училище. Я уверен в ней. Ей нравится её новый дом, нам хорошо вдвоём, и я сразу сказал, что моя работа…

— Я понял,– прервал меня Кирилл Иванович. — Но смотри, сохраняй режим секретности. Ведь у тебя четвёртый, предпоследний допуск.

* * *

Я был на распутье в тот день.

Тощие модификантки вились на сцене, словно змеи телесного цвета. Встроенные в рёбра колонки стреляли стробоскопами по посетителям и стенам стрип-бара, а флуоресцентная кожа на грудях и бёдрах переливалась радугой и отображала осциллограмму играющего транс-джаза. Аудио-шнуры, вставленные в позвоночник и другие неожиданные места, были сугубо декоративными, на имплантированные колонки поступал сигнал по беспроводной связи из синтезатора, зашитого под кожу у одной из участниц. Я разбирался в этом. Единственного в представлении мужчину упаковали в голографический «плащ-невидимку», и его можно было опознать только по тёмным точкам глаз и преломленному свету от тел танцовщиц.