Илон Маск

“И ему почти веришь”, – сказала мне впоследствии Вайс. В этом замечании не было яда – она говорила с искренней убежденностью.

Однако, хотя Маску и удалось произвести на нее впечатление, она сохранила скепсис, который делал ее независимой журналисткой. В какой-то момент в ходе двухчасового разговора она спросила, как интересы Tesla в Китае могут повлиять на его руководство Twitter. Маску это не понравилось. Говорить предполагалось о другом. Вайс настаивала. Маск сказал, что Twitter действительно необходимо выбирать слова, когда речь заходит о Китае, поскольку бизнес Tesla нельзя ставить под угрозу. Он отметил, что преследование уйгуров в Китае не так однозначно. Вайс это насторожило. В конце концов Боулс вступила в разговор, чтобы разрядить атмосферу парой шуток. Они перешли к другим вопросам.

Ирония – или, по крайней мере, сложность – ситуации усугублялась тем, что Маску пришлось закончить общение и улететь в Вашингтон, где у него была назначена встреча с высокопоставленными правительственными чиновниками, темой которой должны были стать совершенно секретные вопросы о запуске спутников силами SpaceX.

Вечером в пятницу Вайс и Боулс дружно взялись за работу с “файлами Twitter”, но в выходные зашли в тупик, поскольку им пока не предоставили инструменты, чтобы попасть в архив сообщений из Slack и электронных писем сотрудников. Настаивая на необходимости обеспечения конфиденциальности, юридический отдел не позволял им получить непосредственный доступ к файлам. В субботу им помогал вездесущий мушкетер Нордин, который открывал архивы на своем ноутбуке. Но в итоге он вымотался и проголодался, а дома у него скопилось грязное белье, и на следующий день он решил не приходить в офис. В конце концов, было воскресенье. Он пригласил Вайс и Боулс к себе в квартиру, откуда открывался вид на квартал Кастро в Сан-Франциско, и они принялись с его ноутбука просматривать сообщения в публичном канале Twitter в Slack.

Пока Вайс нажимала на юристов, чтобы они позволили сделать еще несколько поисковых запросов, ей позвонил заместитель начальника юридического отдела компании, который назвался Джимом. Она спросила фамилию, и он ответил: “Бейкер”. Вайс вспоминает: “У меня отвисла челюсть”. Джим Бейкер возглавлял юридическую службу ФБР, и некоторые представители консервативных кругов не доверяли ему, поскольку он был вовлечен в целый ряд скандалов. “Какого хрена? – написала она Маску. – Вы просите человека пробивать самого себя? Это ни в какие ворота не лезет”.

Маск взбесился. “Это типа как попросить Аль-Капоне проверить свою же налоговую декларацию”, – сказал он. Он вызвал Бейкера на встречу, и они схлестнулись по вопросу о том, какие гарантии конфиденциальности давало мировое соглашение между Twitter и Федеральной торговой комиссией. “Можете перечислить мне основные принципы этого мирового соглашения? – спросил Маск. – Оно лежит прямо передо мной. Назовете мне хоть один из его пунктов?” Дискуссия была обречена на провал. Бейкер хорошо разбирался в вопросе, но его ответы просто не могли удовлетворить Маска, и дело быстро кончилось увольнением.

Фильтрация по видимости

Тайбби и Вайс привлекли на помощь нескольких коллег и обосновались в душегубке без окон, которая благоухала немытыми мушкетерами и тайской едой. Джеймс и Росс, помогавшие им с цифровыми инструментами поиска, работали по двадцать часов в день, и казалось, что у них скоро глаза вылезут из орбит. Иногда по вечерам Маск заходил в душегубку, съедал кое-что из остатков еды и пускался в долгие рассуждения.

Изучая старые электронные письма и сообщения в Slack, отправленные сотрудниками Twitter, Вайс гадала, что подумала бы о людях, которые решили бы прочесть ее личную переписку. От этого ей становилось противно. Росс тоже был щепетилен. “Честно говоря, я хотел оказаться как можно дальше от того, чем они занимались, – говорит он. – Я вроде как пытался им помочь, но мне не хотелось в это впутываться. Я не слишком политизирован, а это дело очень плохо пахло”.

В одной из статей, которые Вайс с командой написала на основе “файлов Twitter”, описывалась “фильтрация по видимости” – практика ограничивать охват определенных твитов или пользователей, чтобы они не занимали верхних строчек в поисковой выдаче и не признавались популярными. Крайним ее проявлением были так называемые теневые блокировки, при которых пользователи могли публиковать твиты и видеть их, но понятия не имели, что ни один другой пользователь платформы этих твитов не видит.

С технической точки зрения, Twitter не занимался явными теневыми блокировками, но использовал фильтрацию по видимости. Беседуя с Йоэлем Ротом, Маск лично принял такую идею как альтернативу полным блокировкам пользователей и несколько недель назад публично похвалил эту политику. “Негативные и ненавистнические твиты будут максимально обесцениваться, а их распространение будет сдерживаться, поэтому Twitter не будет получать с них ни рекламных, ни других доходов, – написал он. – Эти твиты не будут попадаться на глаза, если не искать их специально”.

Проблема возникала при проведении фильтрации по видимости с политической предвзятостью. Вайс пришла к выводу, что модераторы Twitter вели себя гораздо агрессивнее при снижении охватов сообщений, написанных правыми. “[В компании] был тайный черный список, а командам поручалось ограничивать охваты тем и аккаунтов, которые признавались нежелательным”, – написали Вайс с командой. Кроме того, Twitter, как и многие СМИ и образовательные организации, сузил определение допустимого дискурса. “Люди, стоящие во главе этих институтов, ввели новые параметры, расширив определение таких слов, как «насилие», «вред» и «безопасность»”.

Интересный пример показала эпидемия COVID. Одной крайностью была очевидно вредоносная медицинская дезинформация, например продвижение “народных” средств и методов лечения, опасных для жизни. Но Вайс обнаружила, что в Twitter с готовностью ограничивали и охваты сообщений, которые не согласовывались с официальными высказываниями, включая вполне правомерные обсуждения таких вопросов, как вызывают ли мРНК-вакцины проблемы с сердцем, работает ли обязательное ношение масок и правда ли вирус появился из-за утечки из лаборатории в Китае.

Так, сотрудники Twitter поместили в черный список профессора Стэнфордского университета Джея Бхаттачарью, в результате чего его твиты не попадали в “популярное”, а их видимость была ограничена. Он организовал подписание петиции, в которой ряд ученых заявили, что введение карантина и закрытие школ принесет больше вреда, чем пользы, и эта спорная точка зрения в итоге получила некоторую состоятельность. Когда Вайс обнаружила, что Бхаттачарью ограничивали в охватах, Маск написал ему: “Добрый день! Можете приехать в эти выходные в штаб-квартиру Twitter, чтобы мы показали вам, что делал Twitter 1.0?” Маск, который придерживался аналогичного мнения о карантине во время эпидемии COVID, проговорил с Бхаттачарьей почти час.

“Файлы Twitter” подсветили развитие классической журналистики на протяжении последних пятидесяти лет. Во времена Уотергейтского скандала и вьетнамской войны журналисты, как правило, относились к ЦРУ, представителям армии и государственным чиновникам с подозрением – или хотя бы со здоровым скепсисом. Многие из них пришли в профессию, вдохновленные репортажами Дэвида Хальберстама и Нила Шиэна из Вьетнама и статьями Боба Вудворда и Карла Бернстина об Уотергейтском скандале.