Имена на поверке

«Вчера был бой, и завтра будет бой…»

Вчера был бой, и завтра будет бой (Святая цель оправдывает средства). Пусть скомкан мир прозрачно-голубой, Забыт покой, разбито детство, А нам осталось — всюду и везде — Бои, победы, жаркий хмель азарта… Вчера был день, и завтра будет день. Мы — только ночь между вчера и завтра.

«Романтика седых ночей…»

Романтика седых ночей, Романтика солдатских щей, Колес неровный перебой, За мной, романтика, за мной! Пусть хлеб солдата черств и груб, Пускай суров заплечный груз, Жесток подъем, свиреп отбой, — За мной, романтика, за мной!

Захар Городисский

Милая моя

Мы с тобою у реки, Только ты да я. Собираем васильки, Милая моя. В волосах твоих цветы… Только ты да я… Весело смеешься ты, Милая моя. Никого — кругом лишь лес, Только ты да я… Слышен речки тихий плеск, Милая моя. Солнце путь свой совершит… Только ты да я… Отдохнем в лесной тиши, Милая моя. Отдохнем — пойдем домой… Только ты да я… Мы счастливые с тобой, Милая моя!

11 марта 1940 г.

«Здесь все по-прежнему…»

Здесь все по-прежнему: Смеющиеся лица… Жара и пыль… Красавцы тополя, А где-то там, На западной границе, Перемешались небо и земля…

1941 г.

«Серый пепел выжженных полей…»

Серый пепел выжженных полей, Камни разоренных деревень… Пни и угли — вместо тополей, Вместо солнца — сумрачная тень… Здесь забыли отдых и покой, Здесь все время в воздухе висит Черный дым разрывов над рекой, Над густыми ветками ракит. Здесь не знают, что такое сон. Вверх взлетает рыхлая земля. Здесь огонь и смерть со всех сторон И травой заросшие поля… Ночью от ракет светло, как днем, Днем темно от дымовых завес. Люди под губительным огнем Роют блиндажи, таскают лес. Зорко смотрит часового глаз, Спорит с пулеметом пулемет. Все готовы к бою, каждый час Ждут приказа двинуться вперед!

12 апреля 1943 г.

«Если мне смерть повстречается близко…»

Если мне смерть повстречается близко И уложит с собою спать, Ты скажешь друзьям, что Захар Городисский В боях не привык отступать, Что он, нахлебавшись смертельного ветра, Упал не назад, а вперед, Чтоб лишних сто семьдесят два сантиметра Вошли в завоеванный счет.

9 августа 1943 г.

Павел Коган

Лирическое отступление (Из романа в стихах)

Есть в наших днях такая точность, Что мальчики иных веков, Наверно, будут плакать ночью О времени большевиков. И будут жаловаться милым, Что не родились в те года, Когда звенела и дымилась, На берег рухнувши, вода. Они нас выдумают снова — Косая сажень, твердый шаг — И верную найдут основу, Но не сумеют так дышать, Как мы дышали, как дружили, Как жили мы, как впопыхах Плохие песни мы сложили О поразительных делах. Мы были всякими, любыми, Не очень умными подчас. Мы наших девушек любили, Ревнуя, мучась, горячась. Мы были всякими. Но, мучась, Мы понимали: в наши дни Нам выпала такая участь, Что пусть завидуют они. Они нас выдумают мудрых, Мы будем строги и прямы, Они прикрасят и припудрят, И все-таки пробьемся мы! …………… И пусть я покажусь им узким И их всесветность оскорблю, Я — патриот. Я воздух русский, Я землю русскую люблю. Я верю, что нигде на свете Второй такой не отыскать, Чтоб так пахнуло на рассвете, Чтоб дымный ветер на песках… И где еще найдешь такие Березы, как в моем краю! Я б сдох, как пес, от ностальгии В любом кокосовом раю.

1940 г.

Гроза

Косым, стремительным углом И ветром, режущим глаза, Переломившейся ветлой На землю падала гроза. И, громом возвестив весну, Она звенела по траве, С размаху вышибая дверь В стремительность и крутизну. И вниз. К обрыву. Под уклон. К воде. К беседке из надежд, Где столько вымокло одежд, Надежд и песен утекло. Далёко, может быть, в края, Где девушка живет моя. Но, сосен мирные ряды Высокой силой раскачав, Вдруг задохнулась и в кусты Упала выводком галчат. И люди вышли из квартир, Устало высохла трава. И снова тишь. И снова мир, Как равнодушие, как овал. Я с детства не любил овал, Я с детства угол рисовал!

1936 г.

Ракета

Открылась бездна, звезд полна,

Звездам числа нет, бездне дна.

Ломоносов

Трехлетний вдумчивый человечек, Обдумать миры подошедший к окну, На небо глядит и думает Млечный Большою Медведицей зачерпнуть. …Сухое тепло торопливых пожатий, И песня, Старинная песня навзрыд, И междупланетный Вагоновожатый Рычаг переводит На медленный взрыв. А миг остановится. Медленной ниткой Он перекрутится у лица. Удар! И ракета рванулась к зениту, Чтоб маленькой звездочкой замерцать. И мир, Полушарьем известный с пеленок, Начнет расширяться, Свистя и крутясь, Пока, Расстоянием опаленный, Водитель зажмурится Отворотясь. И тронет рычаг. И, почти задыхаясь, Увидит, как падает, дымясь, Игрушечным мячиком Брошенный в хаос Чудовищно преувеличенный мяч. И вечность Космическою бессонницей У губ, У глаз его Сходит на нет, И медленно Проплывают солнца, Чужие солнца чужих планет. Так вот она — мера людской тревоги, И одиночества, И тоски! Сквозь вечность кинутые дороги, Сквозь время брошенные мостки! Во имя юности нашей суровой, Во имя планеты, которую мы У мора отбили, Отбили у крови, Отбили у тупости и зимы. Во имя войны сорок пятого года. Во имя чекистской породы. Во и — мя Принявших твердь и воду. Смерть. Холод. Бессонницу и бои. А мальчик мужает… Полночью давней Гудки проплывают у самых застав. Крылатые вслед разлетаются ставни, Идет за мечтой, на дому не застав. И, может, ему, опаляя ресницы, Такое придет и заглянет в мечту, Такое придет и такое приснится… Что строчку на Марсе его перечтут. А Марс заливает полнебосклона. Идет тишина, свистя и рыча. Родитель еще раз проверит баллоны И медленно пе-ре-ведет рычаг. Стремительный сплав мечты и теорий, Во всех телескопах земных отблистав, Ракета выходит На путь метеоров. Водитель закуривает. Он устал.

Август 1939 г.

«Девушка плакала оттого…»

Девушка плакала оттого, Что много лет назад Мне было только шестнадцать лет И она не знала меня. А я смотрел, как горит на свету Маленькая слеза. Вот она дрогнет и упадет, И мы забудем ее. Но так же по осени в саду Рябина горит-горит. И в той же комнате старый рояль Улыбается от «до» до «си». Но нет, я ничего не забыл — Ни осени, когда пришел В рубашке с «молнией» В маленький сад, откуда потом унес Дружбу на долгие года И много плохих стихов, Ни листьев, которые на ветру Кружатся, и горят, И тухнут в лужах, ни стихов, Которые я читал. Да, о стихах, ты мне прости, Мой заплаканный друг, Размер «Последней ночи», но мы Читали ее тогда. Как мы читали ее тогда? Как мы читали тогда: Мы знали каждую строку От дрожи до запятой, От легкого выдоха до трубы, Неожиданно тронувшей звук! Но шли поезда на Магнитогорск, Самолеты шли на восток, Двух пятилеток суровый огонь Нам никогда не забыть. Уже начинают сносить дома, Построенные в те года, — Прямолинейные, как приказ, Суровые, как черствый хлеб. Мы их снесем, мы построим дворцы, Мы разобьем сады, Но я хочу, чтоб оставил один Особым приказом ЦК. Парень совсем других времен Посмотрит на него И скажет: «Какое счастье жить И думать в такие года!» Но нет, не воспоминаний дым, Не просто вечерняя грусть, На наше время хватит свинца, Романтики и стихов, Мы научились платить сполна Нервами и кровью своей За право жить в такие года, За ненависть и любовь. Когда-нибудь ты заплачешь, мой друг, Вспомнив, как жили мы В незабываемые времена На Ленинградском шоссе, Как вечером проплывали гудки, Как плакала ты тогда. Нам было только по двадцать лет, И мы умели любить.

1938 г.

«Как Парис в старину, ухожу за своей Еленой…»

Как Парис в старину, ухожу за своей Еленой… Осень бродит по скверам, по надеждам моим, по пескам… На четыре простора, на четыре размаха вселенная! За четыре шага от меня неотступная бродит тоска. Так стою, невысокий, посредине огромной арены, как платок от волнения, смял подступившую жуть… Осень. Холодно. Ухожу за своею Еленой. Как Парис в старину, за своею бедой ухожу…

Ноябрь 1936 г.

«Треть пути за кормой…»

Треть пути за кормой, и борта поседели от пены. Словно море, бескрайна густого настоя вода. В ноябре уходил, как Парис в старину за Еленой, через год я нашел, чтоб теперь потерять навсегда… Ты стоишь побледневшая, моя золотая Елена, через несколько лет ты, как чайка, растаешь вдали… я, твой атом ничтожный, тебя принимаю, вселенная, от последней звезды до условностей грешной Земли. Ничего, что потеряно (я находил, значит, стоит уставать и грести и опять уставать и грести)… За любовь настоящую, за тоску голубого настоя, если хочешь еще, если можешь еще, то прости!.. Подымай паруса! Берега затянуло печалью… Отлегает заря, замирая, как голоса. Подымай паруса! Тишина пролетает, как чайка… Светит имя твое на разодранных парусах!

14–15 декабря 1937 г.

«Мы с тобою сядем близко-близко…»

Мы с тобою сядем близко-близко. Ветер тронул кофточку твою. И по привкусу тоски и риска, По тому, что лишь в твоих записках, Я его, родная, узнаю. Оттепель. И за окошком тают И отходят в дальние края Тучи, им не видно края. Может, ты мне скажешь, дорогая, Где же она, родина моя? Эта ли, где кружат по неделе, Закружившись вдребезги, метели, Где такие синие снега, Где такие весны голубые, Где такие песни горевые, Эта ли, что так мне дорога? Может быть, не эта, а другая? Слишком уж неласкова со мной. Что же ты качаешь, дорогая, Золотой своею головой?