Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Шрифт:

После ливня

Когда подумать бы могли вы, что, выйдя к лесу за столбы, в траву и пни ударит ливень, а через час пойдут грибы. И стало б видно вам отселе, лишь только ветви отвести, когда пойдет слепая зелень как в лихорадке лес трясти. Такая будет благодать для всякой твари! Даже птицам вдруг не захочется летать, когда кругом трава дымится и каждый штрих непостоянен, и лишь позднее — тишина… Так ливень шел, смещая грани, меняя краски и тона. Размыты камни. Словно бивни, торчат они, их мучит зуд; а по земле, размытой ливнем, жуки глазастые ползут. А детвора в косоворотках бежит по лужам звонким, где, кружась, плывет в бумажных лодках пристрастье детское к воде. Горит земля, и пахнет чаща дымящим пухом голубей, и в окна входит мир, кипящий зеленым зельем тополей. Вот так и хочется забыться, оставить книги, выйти в день и, заложив углом страницу, пройтись босому по воде. А
после дома за столом,
сверкая золотом оправы очков, рассказывать о том, как ливни ходят напролом, не разбирая, где канавы.

Весеннее

Я шел веселый и нескладный, почти влюбленный, и никто мне не сказал в дверях парадных, что не застегнуто пальто. Несло весной и чем-то теплым, и от слободки, по низам, шел первый дождь, он бился в стекла, гремел в ушах, слепил глаза, летел, был слеп наполовину, почти прямой. И вместе с ним вступала боль сквозная в спину недомоганием сплошным. В тот день еще цветов не знали, и лишь потом на всех углах вразбивку бабы торговали, сбывая радость второпях. Ту радость трогали и мяли, просили взять, вдыхали в нос, на грудь прикладывали, брали поштучно, оптом и вразнос. Ее вносили к нам в квартиру, как лампу ставили на стол, лишь я один, должно быть, в мире спокойно рядом с ней прошел. Я был высок, как это небо, меня не трогали цветы, — я думал о бульварах, где бы мне встретилась случайно ты, с которой лишь я понаслышке, по первой памяти знаком, — дорогой, тронутой снежком, носил твои из школы книжки… Откликнись, что ли? Только ветер да дождь, идущий по прямой… А надо вспомнить — мы лишь дети, которых снова ждут домой, где чай остыл, черствеет булка… Так снова жизнь приходит к нам последней партой, переулком, где мы стояли по часам… Так я иду, прямой, просторный, а где-то сзади, невпопад, проходит детство, и валторны словами песни говорят. Мир только в детстве первозданен, когда, себя не видя в нем, мы бредим морем, поездами, раскрытым настежь в сад окном, чужою радостью, досадой, зеленым льдом балтийских скал и чьим-то слишком белым садом, где ливень яблоки сбивал. Пусть неуютно в нем, неладно, Нам снова хочется домой, в тот мир простой, как лист тетрадный, где я прошел, большой, нескладный и удивительно прямой.

Памятник

Им не воздвигли мраморной плиты. На бугорке, где гроб землей накрыли, как ощущенье вечной высоты, пропеллер неисправный положили. И надписи отгранивать им рано — ведь каждый небо видевший читал, когда слова высокого чекана Пропеллер их на небе высекал. И хоть рекорд достигнут ими не был, хотя мотор и сдал на полпути, остановись, взгляни прямее в небо и надпись ту, как мужество, прочти. О, если б все с такою жаждой жили! Чтоб на могилу им взамен плиты, как память ими взятой высоты, их инструмент разбитый положили и лишь потом поставили цветы.

Александр Подстаницкий

Дружба

Когда уходит в бой твой друг крылатый, На важное задание летит, И ты ему помашешь из квадрата И пожелаешь доброго пути, — Ты чувствуешь, как громко сердце бьется, Как глупая мыслишка промелькнет: «Вернется ли? Вернется ли?» — Вернется! — Кричишь друзьям уверенно: — Придет! И все ж часами не спускаешь взора С ночных небес. И ждешь и ждешь сильней, Не слышен ли знакомый гул мотора, Не видно ли условленных огней? — Летит! Летит! — и больше слов не нужно, Все сказано и понято вполне. Всех дружб дороже нам — такая дружба, Рожденная в боях, в дыму, в огне.

Июнь 1942 г.

«Когда моряк уходит в плаванье…»

А. Лебедеву

Когда моряк уходит в плаванье, Он счастлив, потому что вновь В кильватер с ним уйдет из гавани Знакомой девушки любовь. И на просторах закипающих, Как там, вчера, на берегу, Она ласкает ободряюще И просит мщения врагу. Когда ж ревет мотор: — Внимание! Все ждут приказа в бой лететь, Как хочет летчик на прощание В глаза любимой поглядеть! В полете мерят жизнь минутами, Но нет — ему не тяжело, Лишь только б с ним, его маршрутами, Летело девичье тепло. Стоянки моряков обычные — Суда врага развеяв в дым, Они дорогами привычными Приходят к гаваням родным. Совсем не так у нас, летающих. Придешь с полета — вновь зовут, И вновь стартёры провожающе Флажками белыми махнут. И через миг, как ветром, выдует Поэмы, лирику, тоску… Вот почему чуть-чуть завидует Военный летчик моряку.

Июнь 1942 г.

Рассказать…

Рассказать
тебе, как в небо сине
За Отчизну-Родину на бой Уходил на скоростной машине Парень, не целованный тобой.
Рассказать, как в утреннем тумане, В предрассветной дымке голубой «Мессершмитта» парень протаранил, Невредимым возвратясь домой. Рассказать, как с виртуозным блеском Он колонны фрицев штурмовал, Как седой, заслуженный комэска Перед строем парня обнимал. Впрочем, лучше все рассказы бросим, Не шути любовью, не балуй, — Ты его, пожалуйста, мы просим, Поцелуй, покрепче поцелуй!

Июнь 1942 г.

После вылета

Знает каждый, как необходимо, возвратясь с задания, опять Маленькую карточку любимой, Не стыдясь друзей, поцеловать. Позабыть хотя бы на минуту Песню боя, что ревел мотор, Поль в плечах от лямок парашюта, Пулеметов быстрый разговор. И вот так — портрет в руке сжимая, Широко и радостно вздохнуть. Теплый шлем и унты не снимая, Под тенистой плоскостью заснуть. Хорошо, когда во сне приснится Дальних улиц шумная гроза, Смех веселый, черные ресницы, Озорные синие глаза… Ширь полей… И где-то над лесами В синем небе самолета звук, Чтоб проснуться по тревоге вдруг, — Есть в полет! — сказать, блеснув глазами, И опять над вражьими тропами Опорожнить мощный бомболюк.

Июнь 1942 г.

Василий Позорин

Перед боем

Я в бой иду. Прощай, до встречи скорой, Моя родная старенькая мать! Ты в жизни много испытала горя, Не надо сердце грустью волновать. Твои я помню песни с колыбели, И голос твой, душевный и простой, За нашей хатой три высоких ели, И во дворе подсолнух золотой. Ты подарила жизнь мне молодую, Тебя я в сердце свято берегу. И перед боем я тебя целую, Волнение сдержать я не могу. Моя рука не дрогнет от удара: Я буду там, где яростнее бой. И буду бить виновников пожара, Чтобы скорее встретиться с тобой. Я в бой иду и верю в нашу силу, Как веришь ты, моя родная мать. Тебе не будет совестно за сына — Не надо сердце грустью волновать.

Николой Овсянников

«Чуть заметной, заросшей тропой…»

Чуть заметной, заросшей тропой Ты идешь, как тогда, как прежде. Искрометной, студеной росой Лес забрызгал твою одежду. Ночь. Туманы. И снова день Надвигается пасмурный, строгий. Ты же ищешь везде, везде Не пройденной никем дороги. Это — юность моя идет По лугам, по лесам дремучим, А над ней набухает, растет Синеватая, грозная туча. А над ней раскололся гром, И, зарывшись в траве прогорклой, Он под сумрачным смолкнул дождем, Занавесившим речку за горкой. Дождь кругом… Ничего не видать… Ветер листья срывает беснуясь… Так куда ж ты пойдешь, куда, Беспокойная, дерзкая юность?

1937 г.

«Ни сказки нету, ни песни…»

Ни сказки нету, ни песни, Никто не расскажет о том, Как был ты расстрелян, ровесник, При матери, под окном. И жил ты и умер как надо. А там, где упал ты, теперь Лишь шорох заглохшего сада Да глухо забитая дверь. И мне бы и просто и строго Пройти по дорогам земным, И мне пусть приснятся в тревогах Мальчишески-ясные сны. И пусть упаду, не изведав, Как ветер над миром прошел, Как тяжко колышет победа Знамен пламенеющий шелк. И мне б, умирая, сквозь роздымь Следить, как на запад прошли Такие хорошие звезды, Последние звезды мои. А ветер все круче и круче Встает над моею страной, Веселые майские тучи Проносятся стороной. И мне бы сквозь горечь бурьяна Услышать большую грозу, Услышать, как в пыльные раны Колючие травы ползут. И жизнь, проходящая мимо, И грудь просверливший свинец Мне станут ясны нестерпимо — И пусть это будет конец.

Апрель 1938 г.

«Горькие и высохшие травы…»

Горькие и высохшие травы, Камни под копытами и мухи, облепившие у раненого рот… Мы тогда рождались только, Изредка отцы к нам приходили, Ставили винтовки в угол И руками, от которых пахло Порохом, окопною землею, Осторожно подымали нас. За окном команда раздавалась, Ржали кони, тяжкою походкой Люди проходили умирать. Ветер над убитыми да песни, Пыль на сапогах, да слава, Да тысячелетние дороги, По которым некуда идти… Так в тифу, в бреду и в детском плаче, В переполненных убитыми окопах И в зрачках безумных матерей, — Так она рождалась, наша правда, В боли, в судорогах — и этой правде Никогда, нигде не умирать!
Поделиться с друзьями: