Именем человечества

– Милый Андрей Николаевич! Если бы вы знали, как вы мне тоже дороги! – она порывисто встала, обхватила его за плечи и, прижав к себе его большую красивую голову, поцеловала в висок.

6

– Как же ты решишь поступить? – спросил Зорин сына, коротко передав суть телефонного разговора с Саакяном.

– Право, не знаю... Это, конечно, хамство, что они уволили Максима, Я так прямо им и скажу.

– Но ты знал, что Саакян выслал командировочное удостоверение только тебе?

– Откуда же? Я был уверен, что командировка оформлена и Максиму.

– А то, что он уже три месяца не получает зарплату, тоже не знал?

– Понятия не имел...

– Хорош товарищ!

– Но Максим ни разу даже не заговорил об этом. Кто бы мог подумать...

– Ты должен был подумать! И трижды проверить все. Откуда Максиму знать все тонкости ваших крючкотворов. Особенно этого Саакяна! А теперь вот... Неужели ты бросишь Максима и поедешь к нему?

– Максима бросать я не собираюсь. Но поехать отчитаться придется. Иначе действительно закроют тему. Тогда я вообще не смогу работать здесь. Аннулируют и мою командировку.

– А если тему закроют и после твоего отчета?

– Придется заниматься тем, что прикажут, Ты же понимаешь...

– Нет, я не совсем понимаю, сын. А если бы Максиму предложили остаться в институте и заниматься тем, что прикажут, он тоже бы согласился?

– Максим? Нет, он умрет – не бросит своей машины.

– Так почему ты так легко можешь согласиться делать то, что тебе прикажут?

– Почему-почему... Что ты сегодня, как Мефистофель? Я же не на необитаемом острове живу. Я сотрудник института, работающего по строго очерченной тематике. И потом, у каждого своя программа жизни.

– Что же у тебя за программа, если не секрет?

– Будто ты не знаешь. Я должен стать доктором, потом, может быть, членкором, должен сделать существенный вклад в науку о строении ядра. Работа над генератором для меня лишь эпизод. А работа в институте – все!

– Вон ты как к этому относишься!

– Не придирайся к словам, папа. Над установкой я работаю, как проклятый. Значение ее мне понятно больше, чем многим другим. Но ведь с завершением этой работы жизнь не кончится. Я изложил тебе свою глобальную программу.

– Та-ак... А у Максима такой программы нет?

– Нет. Понимаешь, папка, – нет! Мне кажется, вот сделает он этот прибор, и ему просто нечем будет заняться в жизни.

– Ну, это как сказать! Что же касается программы... Ты знаешь, сын, в жизни бывает так, что одним человеком движет программа; другим – страсть. Программу можно выполнить или не выполнить. Страсть можно удовлетворить, добиться ее реализации или... умереть.

– Ты, кажется, готов видеть в Колесникове эдакого «камикадзе» от науки. А между тем... Да если бы у меня была жена, как у него, я б и не на такую страсть был способен. Эх, да что говорить!

– А может быть, как раз наоборот?

– Не понимаю...

– Может, такая женщина, как Татьяна Аркадьевна, и способна полюбить лишь человека, одержимого подобной страстью?

– Возможно, и так. Но для меня это не имеет никакого значения. Я не могу вернуться в то время, когда она делала свой первый выбор. А другой Татьяны Аркадьевны нет. И хватит об этом! Вернемся к твоему телефонному разговору. Скажи прямо, что ты посоветуешь?

– Мне не хотелось бы ничего советовать. Но могу

рассказать тебе одну историю. В тысяча девятьсот одиннадцатом году в Москве произошли крупные студенческие волнения, связанные с отказом церковников похоронить Льва Николаевича Толстого по православному обряду. Против студентов были брошены жандармы и казаки. Их пытались силой загнать во двор университета. В защиту студентов выступил ректор Мануйлов. По его настоянию студентов оставили в покое. Но через день приказом министра народного просвещения Мануйлов был уволен. А еще через день в знак солидарности со своим ректором двести семь профессоров и доцентов университета подали в отставку! И среди них – основатель науки о биосфере Земли академик Вернадский. Я понимаю, все это слишком далеко от нашей сегодняшней ситуации, и все же...

– Все ясно, папка. Будь я академиком, я поступил бы точно так же. Но я всего лишь кандидат наук... И все- таки до окончания срока командировки я никуда не поеду. Пусть Саакян катится со своим отчетом ко всем чертям!

7

В этот вечер можно было и не работать: Максим сильно простудился, температура поднялась до тридцати восьми. Но вчера они существенно изменили схему генератора, нужно было обязательно проверить, как он будет вести себя в новом режиме.

Эксперимент проводили вдвоем. Дмитрий регулировал работу генератора, Таня расположилась в другом конце комнаты, где стояла «мишень» – капсула с изотопом ура-на-235, в которую был вмонтирован специальный счетчик, регистрирующий количество распадов за секунду.

Шел третий час работы. Оба сильно устали. У Дмитрия ломило в плечах, спина словно одеревенела, руки с трудом проворачивали тугие маховики настройки. Но он не спускал глаз с фосфоресцирующих шкал приборов:

– Попробуем еще так... Давай, Таня!

Она включила счетчик. Кровавой каплей налилась индикаторная лампа. Зеленой вязью побежали цифры в черной прорези табло. С невольной поспешностью Таня отвела руку от массивного свинцового цилиндра с «рабочим веществом». Там, в этом наглухо запаянном контейнере, шел безостановочный, предопределенный самой природой распад урана. И Таня словно видела, что происходит за толстыми стенками цилиндра. Громоздкая структура атомного ядра самого тяжелого из элементов не выдерживала

колоссальных сил отталкивания одноименно заряженных протонов. Мощь мезонного поля не в состоянии была удержать от разрушения столь крупное сооружение, состоящее из двухсот тридцати пяти нуклонов. Оно распадалось, разваливалось на более мелкие обломки, испуская всепроникающие нейтроны и рождая невиданные потоки энергии. Что могло остановить этот самопроизвольный, ни от чего не зависящий, ничему не подчиняющийся процесс? Счетчик бесстрастно констатировал неснижающуюся интенсивность распада.

Но вот Дмитрий поднял голову от прибора:

– Внимание, включаю!

Низкий нарастающий гул заполнил комнату. Плотный поток специально преобразованных нейтрино обрушился на мишень. В дело вступили силы слабого взаимодействия. Они многократно усилили мощь мезонного поля. Распад начал замедляться. Свет индикаторной лампы становился все слабее, слабее... Но вот бег цифр на табло прекратился. Процесс стабилизировался.

– Сколько? – крикнул Дмитрий, вытирая пот со лба.

– Шестьдесят четыре сотых нормы, – ответила Таня.