Империя ученых (Гибель древней империи. 2-е испр. изд.)

Наибольший урон империи нанесли три мощных восстания цянов (в 107-118, 134-145 и 159-169 годах), поддержанных южными сюнну и другими племенами. С середины II в. особенно активизировались сяньбийцы. В 156-178 годах они каждую зиму вторгались в пределы Китая по всей линии северной границы от Маньчжурии до Ордоса. Торговля, с помощью которой имперские власти пытались привязать к себе степняков, тоже обернулась против Китая. Сановник Цай Юн, протестуя в 177 году против посылки карательной экспедиции во владения сяньбийцев (поход закончился полной неудачей и стоил жизни 20 тыс. китайских воинов), отмечал: «Запреты, касающиеся пограничных сношений, не очень строги, в сети законов имеется множество изъянов. Лучший металл, доброе железо попали в руки разбойников» [Хоу Хань шу, цз. 90, с. 17а]. Хотя кочевники не сыграли главенствующей роли в событиях, непосредственно связанных с падением позднеханьской династии, их мятежи и набеги были ощутимым фактором дезорганизации хозяйственной и политической жизни империи.

Инертность администрации, развал финансов, брожение в низах, враждебность сопредельных народов складываются в звенья единой цепи кризиса, во II в. все туже сдавливавшего империю. Чтобы разорвать эту цепь, нужны были радикальные реформы, а чтобы осуществить их, требовалось по крайней мере единство среди тех, кто стоял у кормила власти. Но этого единства не было. Взаимные распри верхов и их общее упоение собственным величием создали ту обычную для времен гибели империй ситуацию, когда те, кто мог что-нибудь сделать, ничего делать не хотели, а те, кто хотел, – не могли.

Движение «чистой» критики в середине II века

Глубокий кризис империи вызвал, как нам уже известно, волну протестов со стороны служилых верхов общества. Обстановка в середине II в. обусловила небывалый размах и остроту этих выступлений.

В целом речь шла о критике позднеханьской действительности в свете идеи империи как земного прообраза вселенского порядка, где каждому отведено строго установленное место и действуют незыблемые законы, которые никому, даже государю, не дозволено преступать. Из представления о космической ответственности монарха служилые люди, воспитанные в традициях конфуцианского дидактизма, выводили требование заботливого отношения к народу. Вспышки же народного недовольства они объявляли знаками свыше, требующими от государя раскаяния и изменения политики. Критики призывали лечить болезнь, а не ее симптомы, карать не бунтовщиков, а тех, кто довел их до бунта. Гарантией покоя и гармонии в обществе являлось для ревнителей имперского порядка строгое соблюдение обязательного для всех закона, равно карающего за проступки и награждающего за заслуги. В таком законе они видели идеал всеобщности «великого поравнения». Как писал Ван Фу, «то, благодаря чему правитель достигает порядка, есть всеобщность. Когда осуществляется всеобщий закон, прекращается смута» [Ван Фу, с. 40].

Наилучшим, даже единственным средством лечения больной империи критики единодушно считали ужесточение законов, в чем совсем не обязательно усматривать прямое влияние школы законников; то было не столько знаком приверженности к политической доктрине, сколько реакцией на пороки административной практики. В середине II в. проявления коррупции, чиновничьего произвола, бюрократической волокиты и равнодушия оказались столь очевидными, что к призывам ужесточить наказания присоединились и такие известные конфуцианцы, как Чжэн Сюань и Чэнь Цзи [Crespigny, 1980, с. 48].

Обе части программы, предлагаемой критиками – апология «доброго правления» как морального руководства и обращение к устрашающей силе закона, – отвечали традиционным требованиям. Иными словами, речь шла о мистифицированном отображении неизменных хозяйственных посылок бытия империи, не зависевших «от субъективной воли власть имущих». В конкретных условиях политической борьбы апелляция к законности и всеобщности (включая заботу о «народе») отвечала интересам провинциальной элиты и бюрократии, монополизировавших регулярные каналы отбора чиновников и выглядящих в собственных глазах защитниками «общественной справедливости».

Переворот 159 года стал важной вехой в истории позднеханьской династии. Возвышение евнухов грозило свести на нет традиционные привилегии служилой элиты и окончательно разрушить баланс между бюрократией и верхушкой провинциального общества. Есть основания полагать, что опора бюрократии – система регулярных рекомендаций – к середине II в. утратила всякое значение. По свидетельству Чэнь Фаня, на рубеже 60-х годов в столичных ведомствах насчитывалось более 2 тыс. ланов. Чэнь Фань добивался резкого сокращения их численности [Хоу Хань шу, цз. 66, c. 3а]. По-видимому, его призыв был услышан, поскольку в 162 году, по отзыву Ян Бина, при дворе насчитывалось уже лишь 700 с небольшим ланов. Однако Ян Бин счел и эту цифру чрезмерной, и до конца царствования Хуань-ди набор ланов был вообще приостановлен [Хоу Хань шу, цз. 54, с. 15б]. Любопытное подтверждение бесперспективности регулярных рекомендаций в то время встречается в надписи на стеле в честь некоего Чжэн Гу, о котором сказано, что он вначале служил начальником «ведомства заслуг» в областной управе, в 158 году получил звание ланчжуна при дворе, но «это ему не понравилось, и [Чжэн Гу] по болезни ушел в отставку» [Хуань Гунчжу, с. 56]. Избыток кандидатов в чиновники объясняется, очевидно, тем, что только нерегулярное прямое назначение на должность и, стало быть, протекция влиятельного лица давали реальный шанс сделать карьеру.

Самые достойные мужи избежали оков целого света, за ними шли те, которые избежали привязанности к определенному месту, за ними – те, которые смогли избежать злословия.

Конфуций

Вполне естественно, что новые временщики из окружения Хуань-ди натолкнулись на стихийный, но яростный отпор служилой элиты. В провинции участились ожесточенные стычки между ставленниками евнухов и их противниками в административном аппарате. Среди прочих упоминается такой инцидент. Сюй Сюань (племянник евнуха Сюй Хуана), будучи начальником уезда Сяпи в Дунхае, потребовал у некоего отставного чиновника его жену. Получив отказ, Сюй Сюань велел схватить женщину, а затем «ради забавы стрелял в нее из лука и убил». Правитель Дунхая Хуан Фу арестовал Сюй Сюаня и, несмотря на предупреждения подчиненных о возможной мести императорского фаворита, казнил его. Хуан Фу сослали на каторгу [Хоу Хань шу, цз. 78, с. 17а].

Одной из самых одиозных фигур среди гаремных временщиков был Хоу Лань, также причастный к заговору против Лян Цзи. Правитель Цзибэя Тэн Янь казнил несколько десятков людей Xоу Ланя и выставил их трупы на дороге. Хоу Лань пожаловался императору, но добился только смещения Тэн Яня [Хоу Хань шу, цз. 78, с. 18а]. Правителем области был назначен Шань Цянь, брат евнуха Шань Чао, но уже через несколько месяцев он был обвинен по доносу, брошен в тюрьму и там погиб [Хоу Хань шу, цз. 38, с. 11а]. На родине Хоу Ланя, в Шаньяне, служащий областной управы Чжан Цзянь с ведома начальника направил двору доклад, в котором говорилось, что Хоу Лань незаконно присвоил себе 118 цин земли, построил 16 дворцов с парками и садами и воздвиг для своей покойной матери не по чину пышную усыпальницу. Также сообщалось, что Хоу Лань лишает людей крова, насильственно обращает их в рабство и даже грабит могилы. Хоу Лань сумел перехватить донесение Чжан Цзяня, и тогда тот, не дожидаясь ответа из столицы, самовольно разрушил гробницу его матери и конфисковал его имущество. Правителя области за допущенный произвол сослали на каторгу. Чжан Цзянь избежал наказания [Хоу Хань шу, цз. 78, с. 19а, цз. 67, с. 29а]. Приблизительно тогда же, в 165 или в начале 166 года, правитель Наньяна Чэн Цзинь по инициативе своего подчиненного Чэнь Чжи расправился с купцами, пользовавшимися покровительством евнухов. Несмотря на только что объявленную императором всеобщую амнистию, было арестовано и казнено более 200 человек [Хоу Хань шу, цз. 67, с. 31б]. Правитель Тайюаня позволил служащему его управы Ван Юню казнить двух ставленников евнуха Чжао Цзиня, местного уроженца [Хоу Хань шу, цз. 66, с. 16б]. В обоих случаях правители областей поплатились головой, но их подчиненные уцелели (по закону ответственность за действия служащих управы нес их начальник).

Накал страстей в провинции отразился и на политических распрях в столице. Служилая знать все настойчивее бомбардировала Хуань-ди жалобами на гаремных узурпаторов. Мало-помалу ее выступления возымели действие. Уже в 163 году после резких петиций ряда высокопоставленных сановников император согласился на широкую чистку администрации от приспешников евнухов. По докладу сановника Ян Бина более 50 уличенных в сотрудничестве с евнухами крупных чинов были казнены или уволены [Хоу Хань шу, цз. 54, с. 15а-б]. Между тем старые любимцы Хуань-ди один за другим сходили со сцены. Шань Чао умер еще в 160 году, Тан Хэн и Сюй Хуан – четыре года спустя. Вожди «внешнего двора» сосредоточили огонь критики на оставшихся в живых фаворитах. В 165 году Ян Бин обвинил инспектора Ичжоу Хоу Цаня, младшего брата Хоу Ланя, в грабежах и убийствах местных жителей. Имущество Хоу Цаня стоимостью в несколько сот миллионов было конфисковано, а сам он отправлен в клетке в столицу и по дороге покончил с собой. После очередного доклада Ян Бина императору Хоу Ланю пришлось уйти в отставку [Хоу Хань шу, цз. 64, с. 16б-18а, цз. 78, с. 18б]. Инспектор столичного округа Хань Янь обвинил в злоупотреблении властью сразу двух фаворитов Хуань-ди. Сначала он вынудил пойти на самоубийство Цзо Гуаня и его брата, затем попал в тюрьму и Цзюй Юань, которого выпустили на свободу лишь для того, чтобы дать ему возможность умереть дома [Хоу Хань шу, цз. 78, с. 17б]. Хуань-ди в этой ситуации явно давал понять, что он не хочет связывать себя старыми обязательствами.

В политическую борьбу активно включился и резерв бюрократии – учащиеся конфуцианских школ, в первую очередь Столичной школы, являвшейся центром притяжения честолюбивых молодых людей со всей империи. По указу 146 года в Столичную школу полагалось направлять детей всех чиновников ранга 600 даней и выше и ежегодно 50-60 ее учащихся следовало рекомендовать на службу. Хотя квота и была весьма скромной, перспектива сделать карьеру без откровенного попрошайничества и унижения привлекла очень многих. В скором времени, если верить Фань Е, численность учащихся выросла до колоссальной цифры – 30 тыс. человек [Хоу Хань шу, цз. 79а, с. 4а].

Как и следовало ожидать, мечты конфуцианских школяров не выдержали столкновения с политической реальностью. Пробиться наверх было невозможно без благосклонности со стороны отдельного лица, а завоевать ее было делом крайне сложным, недаром в среде учащихся тех лет ходила поговорка: «Чего хочешь добиться и не сможешь получить: звание „блестящего таланта, рекомендованного министром чинопроизводства“» [Хоу Хань шу, цз. 61, с. 31б]. Учащимся приходилось прилагать максимум усилий, чтобы обратить на себя внимание властей предержащих. Показателен пример некоего Чжао И, который, приехав в столицу, долгое время безуспешно обивал пороги дома правителя Хэнани Ян Чжи. «Без Чжи нельзя было приобрести известность среди тунов и цинов», – поясняет хронист. Добившись наконец аудиенции, Чжао И стал патетически жаловаться Ян Чжи на свою судьбу и так горько разрыдался, что сбежались даже привратники. Правитель приласкал просителя и дал ему должность [Хоу Хань шу, цз. 80б, с. 6а]¹⁵.