Империя

Генерал и его солдаты стояли в оцеплении у сената. К обеду все обвинения были рассмотрены и единогласно признаны обоснованными. В этот же день Агриппина и члены ее семьи попали в заключение. Затем прокатилась волна арестов всех тех, кто хоть как-то был связан с родственниками Германика. Тяжелой поступью гвардейцы Черного легиона прошагали по Риму, заковывая в кандалы врагов государства, неугодных Марку. Луций прекрасно справлялся со своей работой: он с неукротимым рвением истреблял обвиняемых, не жалея никого. Он творил то же самое, за что когда-то сам мечтал отомстить, совсем позабыв о том, что после сокрушительного поражения Вара в Тевтобургском лесу его собственная семья подверглась точно таким же гонениям. Давно уже не возникал у него в душе образ маленькой Юлии, стерлись из памяти слова Марии, и только лишь голос Марка постоянно звучал в его сознании: «Убей собаку. У власти нет родственников и друзей. Хочешь быть богом – будь им».

– Луций, мальчик мой, ты прекрасно справился с поставленной задачей. Так быстро и так четко! Странно, что я раньше сомневался в тебе. Марк, как всегда, оказался прав. Подумать только, однажды я чуть было не поверил слухам о том, что это ты убил сенаторов в Германии, – Тиберий улыбался, шаркая ногами по густой зеленой траве.

– Я рад служить вам и империи. Ваши враги, Цезарь, – мои враги!

– Славно сказано, славно. Посоветуй мне, что лучше сделать с этим змеиным клубком, с семейством моего племянничка Германика? Кстати, сам он не очень-то хорошо отзывался о тебе.

– Мой Цезарь, я скажу, что стоит предпринять. Но у меня будет к вам встречная просьба.

– И что за просьба?

– Клементий. Я хочу, чтобы его род прекратил свое существование. Сейчас он задержан и помещен под домашний арест за то, что бежал с поля боя.

– Ах, да. Сын покойного Силана. Славный был человек!

– Мой Цезарь, из-за его бездарности и глупости я потерял в том сражении брата!

– Славный был человек, славный… Я помню, как они вечно спорили с Марком. Он был против создания Черного легиона и после смерти божественного Августа даже отговорил сенаторов от этой идеи. И тогда создание твоей гвардии было отложено до лучших времен. Точнее сказать, худших! Марк неплохо сохранился с тех пор. Кажется, он и не изменился вовсе, – веки Тиберия опустились, он задумался на мгновение, но вскоре встрепенулся и сменил тему, будто кто-то неслышным щелчком выключил эту мысль в его мозгу. – Все же этот проныра Марк оказался прав: легион и впрямь куда важнее преторианской гвардии, да и намного полезнее. А ведь я в свое время хотел назначить на твою должность Клементия. Да-да, не удивляйся, но это так.

– Цезарь, – кашлянул, будто невзначай, Луций. – Так что насчет Клементия?

– Конечно, конечно. Но давай сначала уладим мои дела. Хорошо? – генерал немного поклонился в знак понимания и согласия.

Луций осознавал, что Клементия не убили лишь потому, что он был для чего-то нужен этому старику. И то, что Цезарь не разрешил расправиться с ним прямо сейчас, подтверждало это. За поражение в Риме всегда карали строго, независимо от того, к какому роду принадлежал провинившийся офицер, а значит, причины, по которым Клементий был все еще жив, куда серьезнее. Оставалось ждать одного: когда холодное лезвие скользнет по дряблой шее невыносимого правителя. А до тех пор генералу предстояло делать то, что он умел лучше всего, – убивать. Тиберий не особо сдерживал его, точнее сказать, его вообще никто не мог сдержать.

Головы с плеч полетели незамедлительно. Луций действовал жестоко и изобретательно. Одного из сыновей Германика, Нерона, он отправил на остров, где не было никаких условий для жизни. К нему приставили в качестве охраны солдат Черного легиона, которым предварительно намекнули на то, что их мытарство с заключенным продлится ровно столько, сколько тот будет жить. Гвардейцы поняли все правильно, и уже в самом скором времени доведенный до отчаяния постоянными издевательствами и побоями бедолага перегрыз себе вены на руках. Второго сына Германика было приказано заточить в дальних покоях дворца. Про него вспомнили лишь спустя несколько месяцев. Говорили, что, когда тело Друза вытащили из комнаты, его глотка была набита соломой, которую он ел от безысходности. Агриппину Тиберий приказал привезти к себе на Капри, что и было незамедлительно исполнено.

– Ну, здравствуй моя дорогая. Посмотри на нее, Луций: и это жена моего племянника! Яблоко от яблони недалеко упало, не так ли? Чего молчишь, стерва?! Я вижу ваше змеиное отродье насквозь! Что твой муженек, что ты, что твоя мать – все вы пытались уничтожить меня! Но нет, боги на моей стороне! Скажи мне: давно ли пришел тебе на ум такой хитроумный план?

Агриппина смотрела на императора и его генерала с пренебрежением и брезгливостью.

– Что уставилась?! Не понимаешь, как я узнал о твоем коварстве?!

– Отчего же, – она прожгла взглядом обоих. – Все ясно, как день. Раньше ты благоволил моему мужу и своему племяннику. Я не забыла, как ты просил его успокоить Рейнские легионы, как ты умолял его покорить германцев. А ты, Луций? Германик рассказывал мне, кто ты есть на самом деле. Я все про тебя знаю. Вы оба танцуете под дудку одного кукловода и не понимаете этого. Глупцы!

– Заткнись, ведьма! – взревел Тиберий и обернулся к Луцию. – Бей ее! Бей!

Генерал, не меняя каменного выражения лица, тут же наотмашь ударил несчастную женщину. Она даже не вскрикнула, только схватилась рукой за разбитую бровь. Луций нанес новый удар, но тут вместо Агриппины перед его взором появилась маленькая девочка, сестра Мартина. Она стояла перед ним в окровавленной тунике и улыбалась.

– А я все бегу и бегу, Луций. А дерево, знаешь, какое большое? И забор. Луций, а мой брат с тобой? Его нигде нет, мы одни. Мама волнуется за него, – девочка протянула к генералу свои ручки, перемазанные красным. Он поморщился и отшатнулся назад, и тут малышка взревела голосом Грешника:

– Где мой брат, мерзкий ублюдок?! Чего вылупился?! Делай то, что умеешь! Давай! – горбун приплясывал и ржал. – Бей! Бей я тебе сказал!

Луций почувствовал, как кто-то дернул его за плечо, и вздрогнул, пробуждаясь от зловещего наваждения. Тиберий в ярости орал ему почти в ухо:

– Бей! Бей ее! Бей, я тебе сказал!

Агриппина пошатывалась, зажав рану рукой.

– А ведь он верил Марку. Верил. Вы все ему верите. Если бы не Марк, все бы было по-другому.

– Бей! Бей ее! – продолжал брызгать слюной взбешенный император.

– Я не могу, – еле пошевелил губами Луций.

Тиберий оттолкнул его, схватил императорский жезл и стал сам наносить удары. Луций молча отошел в сторону, только жестом приказал гвардейцам держать женщину. Цезарь зверствовал долго, пока она не обвисла бесформенной тушей на руках у солдат. Весь пол был забрызган кровью, оторванная кожа лоскутами свисала с ее лица, один глаз был выбит. Если бы генерал не вступился за несчастную, Тиберий явно бы забил ее до смерти.

– Хватит, Цезарь. Остановитесь.

– Что?! Да как ты смеешь мне указывать?!

– Великий, я не указываю вам. Но если она умрет от вашей руки, народ может истолковать это неправильно. Правосудие должно выполнять свою работу, палач – свою, а император – свою.

– Может, ты и прав, может, и прав, – тяжело дыша, Тиберий отбросил в сторону жезл. – Уберите это чудовище с моего острова. Заточите ее на Пандатерии! Пускай там издохнет!

С этого дня началось тотальное уничтожение всех, кто хоть как-то был связан с семьей Германика. Любой человек, способный претендовать на престол, отправлялся к праотцам. Марк лично составил список тех, кого Луций должен был устранить, и генерал не разочаровал своего наставника. Всего в перечне было больше сотни имен. Их обладателей по очереди привозили на поляну к отвесной скале и там убивали. Вскоре это место обрело зловещий вид под стать творимым на нем делам: вытоптанная земля и редкая поросль оставшейся травы были бурыми от пролитой крови. Марк все присылал и присылал заговорщиков, а Луций казнил и казнил их. Он плохо спал, ему повсюду чудился запах крови. Ему казалось, что его мертвые друзья ходят за ним по пятам. Даже Ратибор, который, как он думал, сбежал на родину, в одну из ночей явился к нему и безмолвно встал в углу комнаты, не осуждая генерала, но и не оправдывая его, как делал раньше. Луций видел мертвых, видел их каждую ночь, видел всех, кого потерял, – всех, кроме брата: Маркуса среди них не было.

Прошло немало времени, прежде чем Луций смог сообщить Тиберию о том, что с его врагами покончено. На самом же деле Марк устранил всех тех, кто мог помешать самому Луцию взойти на престол вместо старого императора.

Понтий восседал в роскошном кресле, больше походившем на трон, в своей резиденции в Кесарии. В угрюмом одиночестве он пребывал в последнее время. Получив то, о чем так долго мечтал, он чувствовал внутри лишь неудовлетворенность и пустоту. Эта провинция казалась ему жалкой, никчемной, никому не нужной. Несмотря на то, что он управлял не только Иудеей, но также Идумеей и Самарией, у него сложилось ощущение, что его просто сослали сюда. С каждым днем, с каждым месяцем своего правления он все больше и больше злился на Луция за его успехи, за то, что у друга получалось все, за что бы он ни брался. А он, Понтий, как ни старался, постоянно упирался в стену. От этих мыслей он становился раздражительным, злобным, бескомпромиссным. Он хотел прибыть в эту провинцию как властелин, внеся штандарты и знамена с изображением императоров, но все вышло совсем по-другому: местные жители встретили его негодующими криками и ругательствами. Видите ли, он оскорблял их веру изображениями кесарей – он, ставленник самого Рима! Да они должны были трепетать перед ним! Интересно, что бы сделал на его месте Луций? Наверное, вырезал бы эту чернь, и все тут. А может, он не прав, и стоило войти в город скромно, с одной охраной, без знамен, чтобы не злить народ? А может… Все эти «может» разрывали Понтия изнутри, буквально выворачивая его наизнанку. Ведь он лучше Луция. Лучше! Он – прокуратор Иудеи, а не какой-то там приспешник-солдафон. Но тогда почему он так завидует другу? Понтий изводил себя этими мыслями до острейших головных болей, от которых прятался в одиночестве в темной комнате, и только его огромный пес был ему другом. Он думал, что станет править людьми, вершить над ними суд. Он хотел получить освобождение от Луция, но оказался в рабстве у Марка. Асмодей частенько посещал его и указывал, что нужно делать. И Понтий делал, несмотря на то, что своими решениями злил первосвященников и настраивал против себя народ. Смысла приказов, которые ему передавал Марк, он не понимал, а спрашивать не мог – такова была сделка, и это ощущение марионеточной слепоты и положение беспрекословной подчиненности сводили его с ума. В довершение ко всему до него доходили странные слухи о каком-то мессии, пришедшем якобы освободить человечество. Асмодей приказал ему быть начеку и докладывать обо всех странностях непосредственно Марку.