Импровиз. Война менестреля

— Я грю — вы что творите?

— А они ржут.

— Я ему в зубы — они за ножи.

— Мы табуретами отмахались.

— Четверых покалечили, двоих насмерть.

— Пришлось удирать.

— Только пятки сверкали.

— На рынке говорили — хозяин в Унсалу ускакал.

— Мол, с королём Ронжаром дружит.

— Мы в Унсалу пошли.

— Ну, как пошли? Прибились к обозу купеческому.

— Мы же всё умеем. За лошадьми ходить.

— Кашу варить.

— Шорничаем помаленьку.

— Если надо, и тесаком рубанём.

— В Унсалу сходили. Там говорят, не было хозяина.

— В Трагеру, говорят, подался.

— Мы к другому купцу нанялись.

— Так его разбойники до нитки обобрали.

— Но живым оставили.

— А мы что? Зачем нам купец без денег?

— Мы в шайку попросились.

— Какая нам разница?

— Никакой!

— Только там плохо. В брюхе когда густо, а когда совсем пусто.

— Летом ещё туда-сюда.

— А зимой в лесу ночевать не в радость.

— Ещё стража по лесу гоняет.

— Житья не даёт.

— Как-то грабили проезжего прана.

— Мы смекнули, что человек хороший.

— Верховода нашего кистенём по затылку — бац!

— Остальные сами разбежались.

— Нас пран к себе в замок взял.

— В стражу.

— Дом Белого Пса.

— Эх, хорошо кормили. По службе не гоняли.

— А нам какая разница?

— Никакой!

— Потом сын старого прана в Аркайл поехал.

— В гвардии служить.

— Нас с ним отправили.

— Мы же всё умеем. За лошадьми ходить.

— Кашу варить.

— Шорничаем помаленьку.

— Если надо, и тесаком рубанём.

— Как Айдена скинули, всем, кто за «серебряных барсов» почёт и уважуха.

— А Дом Белого Пса как раз за них.

— Хозяин наш, как сыр в масле.

— Ну, и мы при нём.

— Только потом война началась.

— «Серебряные барсы» с «сапфирным солнцем» зарубились.

— Или с «бронзовой черепахой».

— Нам-то какая разница?

— Нам без разницы.

— Лишь бы кормили хорошо.

— Наш новый хозяин на войнуху пошёл.

— Добровольно, потому как… этот… как его…

— Вернопроданный! Во!

— Дубина ты. Верноподданный.

— Да мне без разницы.

— Ему тоже. Верно говорят, мол, пуля — дура.

— Вот он и схлопотал пулю в живот.

— Не пулю, а шрапнель.

— Ему какая разница? Никакой.

— Помер на второй день.

— Кричал громко. Знать, мучился.

— Нас в солдаты хотели.

— Пикинерами в полк.

— А мы жизнью ученные.

— Там кормят плохо.

— По службе гоняют.

— Не жисть — тоска.

— Сбежали, знамо дело.

— Тут вербовщик, откуда ни возьмись.

— Роты, грит, набираем.

— В Гвардию Правого Дела.

— Ну, так кто же про «правых» не слышал?

— Записались.

— Нам-то какая разница?

— Лишь бы кормили хорошо.

— Коней нам дали.

— Оружие, опять же, хорошее.

— И кормили славно.

— Нас уважали.

— Мы же всё умеем. За лошадьми ходить.

— Кашу варить.

— Шорничаем помаленьку.

— Если надо, и тесаком рубанём.

— И с аркебузы пальнём, если что.

— Так и служили.

— А тут — радость.

— Пран Ланс вернулся.

— Откуда приехали, хозяин?

— Из Трагеры, — отвечал менестрель, улыбаясь.

Его привели в восторг простота и жизнелюбие близнецов. Даже настроение, напоминавшее с утра горькую полынь, слегка улучшилось. Вот, казалось бы, жизнь бросает людей, как штормовые волны рыбацкую лодчёнку. Носит туда-сюда. Грозит потопить. А ведь не теряют бодрости духа и, главное, ко всему умудряются приспособиться. В припортовых трущобах выжили. Разбойниками побыть успели и не попали ни на каторгу, ни на виселицу. Повоевали, не получив ни единой царапины. И везде — хоть, в солдатах, хоть в охранниках, хоть в шайке — главным для них было, чтобы кормили хорошо и лишней службой не тревожили.

Почему-то Бато и Бето напомнили ему побеги сорной травы. Вцепятся корнями в любой клочок плодородной земли — пусть её не больше ладошки, а вокруг раскалённые солнцем скалы. Выживут во время засухи. Смятые сапогом путешественника, выпрямятся и будут всё так же тянуться к небу. Там, где благородные цветы, вроде розы, завянут и засохнут, репейник выживет и станет лишь сильнее и крепче. И казалось бы — какая от него польза? Откуда такая стойкость и упрямство, если это слово можно применить к растению? Но ведь для чего-то Вседержитель даёт им жизнь. Значит, есть некий высший промысел и предназначение у сорняков и у простых людей, не обученных ни грамоте, ни фехтованию, ни какому-нибудь другому тонкому искусству. Нужны они. Их большинство. На них, по сути, держится мир. Они — почва и основа. А дворянство, вкупе с людьми искусства, произрастают на этом чернозёме.

Исчезнут все в мире менестрели, сам мир не изменится. Какое-то время люди поскучают, поворчат, что вот, мол, раньше жизнь была веселее, а лет через сто забудут и начнут говорить, что не было никаких менестрелей, это всё выдумка сказочников. Какая такая музыка? Откуда? Ах, прадедушка рассказывал? Так он на старости лет умом, поди, тронулся, вот и плёл всякие небылицы. И исчезнут каменотёсы и молотобойцы, плотники и рыбаки, шорники и пекари? Простые, тёмные, слыхом не слыхавшие о многочисленных вирулийских школах живописи и мудрых трагерских наставника юных магов-музыкантов. Вот тут и начнётся беда. Будут рушится здания и разваливаться повозки, тонуть корабли и сдаваться в растерянности армии, оставшиеся без оружия, доспехов и прочего обмундирования. На улицы выйдут голодные толпы, которые раньше и не замечали ту чернь, которая ежеутренне выносит тёплые булочки, тащит на рынок зелень, земляные яблоки и битую птицу. И начнётся тот самый Конец Света, которым так пугают мирян священнослужители ссылаясь на Писание и заповеди Вседержителя. Вот и получается, что на таких, как Бато и Бето, держится весь мир, а вовсе не на королях и герцогах.

— Я же говорил, что в Трагере наш хозяин! — радостно воскликнул один из близнецов.

— Так, а я что? — привычно поддержал его второй. — Я тоже хотел туда ехать.

— Хорошо, что не поехали.

— А то разминулись бы!

— А зачем вам, пран Ланс в Вожерон?

— Знакомых проведать, — уклончиво ответил менестрель.

— Знакомые — хорошо.

— Главное, не надо воевать.

— Мы ж видим, что вы еле в седле сидите.

— Старые раны, да?

— Не сильно-то и старые, — пожал плечами Ланс. — Плохо заживают. Это я старый стал, а не раны. Когда был моложе, всё заживало, не успевал оглянуться.

— Так и не надо воевать.

— Чтобы новых не было.

— Да я и не собирался. Устал я. Устал воевать. Устал бороться. Устало что-то кому-то доказывать. Это раньше, когда молодой был, хотелось показать, что ты — самый лучший менестрель. Или самый лучший фехтовальщик. Или любовник, каких поискать. А сейчас всё равно. Борьба потеряла смысл. Не интересно доказывать. Ведь всё равно рано или поздно найдётся кто-то, кто будет сильнее тебя. Сильнее, злее, напористей… И ты поймёшь, что с ним невозможно тягаться. Хотя бы потому, что он моложе тебя, у него не болят старые раны и не ноют старые переломы на смену погоды. А для чего бегать наперегонки с молодыми? Чтобы лишний раз вызвать насмешки? Вот тогда-то и приходит на помощь усталость. Она подсказывает, что гонку пора прекращать. Нужно просто отдыхать и жить.