Инга

— Чего не пьешь? — Ром повертел в длинных, смуглых без всякого загара пальцах маленькую кофейную чашку, поднес к губам. И поставил снова, пристально глядя через стол на девочку. Она стесненно нахмурилась и все же подняла руки с колен, взяла свою чашку, следя, чтоб та не задрожала.

В светлом кафе шумела музыка, двери хлопали, впуская крикливых ребят в ярких куртках и модных дубленках. Девушек в пуховых тонких лосинах, заправленных в белые дутые сапожки — и где берут только такие. Знала, конечно, где берут, на базаре, у фарцы, а те покупают у морячья, что ходят в загранрейсы, везут оттуда тюками барахло. То, что подороже, и не барахло вовсе, а вполне хорошие вещи, но уж очень дорогие.

— И где взяла бабки?

Инга быстро поднесла чашку ко рту. Что лучше — сказать или промолчать? Но парень разрешил ее сомнения.

— Горча передал, что ли? Срубил бабла, значит, на стороне?

— Ты что! Он? — она так искренне изумилась, что Ром кивнул в ответ, мол, верю. Но продолжал смотреть с вопросом.

— Это мои. Заработала. И бабушкина зарплата. Ну, так, в-общем, что было.

Покраснела, чувствуя это и злясь на себя. Ром снисходительно оглядел ее турецкую старую курточку, и вместо вопроса тонкие темные брови поднялись, выражая удивление.

— Нихренасе, ты втюрилась, малая. Спиздила у бабки деньги, чтоб малыша своего отмазать?

— Я…

— Ладно, украла.

— Нет. Она сама мне. И вообще, тебе какое дело? Я отдала же бабки… деньги, то есть.

— Не груби, — он откинулся на спинку стула, вытягивая длинные ноги так, что они толкнули под столом Ингины сапожки, — никогда не груби дяде Ромалэ, врубилась?

Почти лежал на стуле, красивый, наглый, с цветущим лицом, и короткими, отлично постриженными волосами. Инга вполне могла понять, почему хмельные барышни в летнем кабаке клеились к одинокому мальчику за дальним столом. Но чтоб сама… эта вот наглость, неприкрытая ничем, напоказ, будто вышел голый и пошел через толпу, расталкивая — эй все, я иду, падайте. И желательно навзничь.

— А ты, правда, цыган? Кличка у тебя такая. Или это имя?

— Нравлюсь? — он весело оскалился, наслаждаясь собой.

— Нет, — честно ответила Инга.

Бережно, чтоб не стукнуть, поставила чашку. Думая, ну вот, сейчас швырнет в нее, сахарницу или свой кофе. Пора пригнуться.

Но наглость Рома берегла его от мелких обид. Такая — непробиваемая совершенно.

— Врешь, — уверенно заявил, и перешел к другой теме, — откуда знала, где искать?

— Сережа сказал. Ну, он даже не понял, что сказал это. Проходили стоянки дайверов, махал там, здоровался. Показал на акваланги, сказал, вот такой себе хочу, в спортмагазине сто раз вертел, у Ромалэ. Когда в Симфе был.

Ром немного подумал. И что-то в расслабленной позе чуть изменилось.

— Угу…. Так ты все магазины обошла, что ли?

— Нет. Я ж с центра начала, с самых больших. Три всего.

Он цыкнул, глотком допил кофе, и лег на стол, кладя подбородок на сложенные кулаки.

— Слышь, Михайлова? (она вздрогнула, Горчик, он так говорил), а ты настырная. И вообще героиня. У самой тряпки чистый хлам, завтра Новый год, тебе, небось, охота в кабачок запулиться, поплясать, шампусика дернуть. А ты вместо этого в своем рванье лазишь, ищешь, кому бабло отдать, за мудака, который тебя бортанул. Н-дааа…

— Я пойду. Ты больше не будешь его трогать? Я же все отдала, что сказал. И не январь ведь. Успела, да?

— Сядь. Сядь, сказал! Пара вопросов есть, к тебе.

Водя глазами, не поднимая головы, следил весело, как потоптавшись у стула, села боком. Тогда выпрямился, снова откидываясь на спинку стула и суя руки в карманы распахнутой дубленки.

— Значит, заработала. Где? И как?

— Да какая тебе…

— Слышь, малая, я тебе сказал?..

Инга тоскливо через его плечо посмотрела на стеклянную дверь. Там за ней — улица, нарядная елка на перекрестке, солнце светит. Ездят машины, люди смеются, праздник.

— Я в теплице работаю, в лесничестве.

— Ясенько. Вопрос второй. Ты, говорят, голенькая любишь позировать? А? Всяким заезжим художничкам? Да не стремайся. И кулаки не крути, о, засопела как. Не боись, пошутил, то не сплетни, я журнал видел.

— Что? Какой журнал?

Ром осклабился, довольный, ползал глазами по застегнутой куртке. И снова уставился в пылающее лицо, вцепился, будто клещами.

— Нормальный такой журнал. Молодежный, о всякой столичной культурке. У нас шеф приносит девкам продавщицам полистать. Смотрю, опаньки, а чья это там пакля на фотке виднеется? Не иначе наш летний дедушко, что у «Джанги» кулачками размахивал. А что это над его бараньей башкой за картина висит? Зелененькая такая, с подушками.

— Перестань!

— А на подушках кто это у нас черненький такой сидит, эдак…

Инга вскочила, скрежетнул по гладкому полу тонконогий стул. Пошла к двери, дергая из кармана перчатки, те зацепились, таща вверх подол куртки. Бросила, ничего не видя от слез, и одна перчатка упала, растопталась подошвой сапога.

Двери, наконец, выпустили ее. На солнце, в яркий предпраздничный мир.

— Михайлова! — парень догнал ее, хватая за капюшон. Повернул к себе, и смеясь, сунул уроненную перчатку.

— Вот я тебя на понт и взял. Держи, Джульетта. Та не ссы, там на фотке тебя и не видно. Ну, нога одна и плечо. Учись, как надо ловить, а?

Шел рядом, смеялся, поддавая узким носком сапога смятые бумажки и ветки, щурился, наслаждаясь собой и солнцем.

— Видела б свое лицо. Я слово скажу, а у тебя уже дальше все написано. Из меня харроший бы следак вышел. Опер какой. Но я об мусарню пачкаться не буду.

Инга почти бежала, тоскливо думая, да когда же он отстанет от нее. Нашла, отдала деньги. И вот. Вива правильно говорила, поди отвяжись от таких. Бедный Серега…

— Я подумал, про теплицу твою. А там никак нельзя травку посадить, а? Прикинь, тихо так, хуе-мое, ты поливаешь, потом соберешь? Я заберу. Будешь при бабках?

— Нет.

— А что так?

Она остановилась, сжимая кулаки.

— Ты серьезно? Да там народу каждый день три бригады. И вообще это запрещено!

— Да ладно тебе, я ж спросил только.

Насвистывая, он все шел рядом, легко успевая широкими шагами за ее быстрыми.

— Ну, а если так… Я тебе привожу клиентов, фотографов, а ты для них фоткаешься. Ну, как с художником этим? Правда, фигура у тебя и рост, не, мне как раз нравятся такие, чтоб с сисечками и было за что подержаться, но если делать карточки… да…

— Слушай. Отстань от меня, а? Пожалуйста!

— Чего ты? Ну, прогулялись, побазарили о делах. Мало ли, вдруг чего выйдет. Я, думаешь, всю жизнь хочу на дядю пахать? О…

Он шагнул в сторону, махнул кому-то рукой. Блеснул Инге ровными зубами:

— Пока, Михайлова, еще увидимся. Хорошего тебе праздничка, Джульетта.

Слова Рома съели все краски вокруг, превратив их в серую пелену слез. Вот значит, как это со стороны. Голенькая, любит позировать, заезжим художникам. И журнал. Его же все увидят, а там в нем — она. Сидит на смятых простынях.