Инга
Шрифт:
— Я права? Ты из России?
— Из Крыма я, — мрачно сказал Горчик, тащась за ней, как лодочка за крейсером, — откуда поймешь сейчас — Россия чи нет.
Тетка отпустила его руку, чтоб всплеснуть обеими своими и тут же снова схватила, прижимая его ладонь к обширному боку.
— Какое счастье!
— Да? — язвительно удивился Горчик.
— Он голоден, — заверила она опешившего Ивана, который раскрыл было рот, но тут же закрыл, понимая, что сказать ему не дадут, — он сейчас с нами покушает. Сервитьор!!!
Горчик подскочил на стуле. У стола возник
— Мнеээ, — распеваясь, вслух размышляла женщина, усаживаясь вплотную к Горчикову стулу, — та-а-к, зна-а-ачит… яйца… омлет. Омлет, понятно, да? И кофе. С молоком. Бяло! Бяло кофе!
Официант кивнул, и женщина торжествующе оглядела спутников. Иван покивал тоже.
— Большой! — закричала ему вдогонку женщина, — голям, ясно? Омлет чтоб был — голям!
И вольно устроила локти на столе, поворачиваясь к Сереже.
— Бери пока что, вот ветчина и соус. Иван?
Мужчина вздыхая, подвинул свою тарелку. Горчик нерешительно взял вилку. Ткнул в розовую полоску. Проглотил мгновенно.
— Руками бери, — подсказала женщина, — ковыряешься тут. Лопай.
— Лика, — укорил ее, наконец, обретая голос, Иван.
— Это я Лика, — представилась она, — а ты после скажешь, когда поешь, жуй, давай. Ну, как приятно смотреть на голодного ребенка.
Расхохоталась, стягивая перчатку.
— Ой. Ну, вы понимаете. Что ест хорошо, это вот приятно. Кушай и слушай. Мы сегодня уезжаем. А Вадик, собачья душа, это сын наш, Вадик, поссорился с Иваном, и представь, взял и уехал сам. Паспорт свой забрал, а вкладыш, копию с заграничного, оставил. Ну, у него все нормально будет, да. А у нас получается, место в каюте свободное. Ты как, поедешь? Поплывешь? Или решил тут навсегда, у помойки остаться?
— Я? — Горчик подавился ветчиной.
Синие глаза женщины глядели ласково и уверенно. Поднялась пухлая большая рука.
— Нет. Если ты напротив, только приехал, и у тебя впереди большое болгарское будущее, то покушай и беги по своим помоешным делам. Но мне показалось, тебе нужно обратно.
Горчик молчал. Смотрел на принесенный голям омлет и думал, совсем растерявшись.
— Лика, — густо сказал мужчина, — хватит мучить парня. Еще времени полно. Завтра утром только отчаливаем. Или отваливаем?
Он вопросительно посмотрел на Горчика. Тот криво улыбнулся и поскорее набил рот омлетом.
— Надеюсь, ты никого не убил, нет? — ясным голосом сказала Лика, вроде о погоде разговаривала, — а прочее — совершенные пустяки в наше дурацкое время. Я вижу, ты хороший мальчик, только совсем потерялся.
Горчик с полным ртом затравленно поглядел на Ивана, ожидая, сейчас тот встанет и стукнет по столику кулаком, загрохочет басом о том, что с ума сошла, подбираешь тут кого ни попадя, а он возьмет и обокрадет нас на лайнере.
Но большой Иван, прикрыв глаза тяжелыми веками, подумал и, открывая, кивнул.
— Лика права, — пророкотал мягко, — ты хороший человек, она видит. И если захочешь, поехали с нами. Но только до конца.
— Конца? —
Серега положил вилку на край тарелки, — какого конца?— Ах, — женщина снова всплеснула руками, — Иван, молчи, я сама! Кушай, момче, кушай! И слушай.
Горчик послушно отправил в рот еще одну порцию горячего вкуснейшего омлета. Стал жевать, округляя глаза. Слушал.
— У Вани совсем плохо со здоровьем. Его уговаривали в клинику лечь. В Варне. И мы приехали и все посмотрели. Вадик нас привез. Но понимаешь, там так… так противно все и больнично. Мы с Ваней вдруг решили, а пропади все пропадом. И до самой осени хотим пожить, как живут робинзоны. Вадик, конечно, встал на дыбы. Раскричался.
Лика махнула рукой и распевно захохотала, качая большой головой с уложенными седыми волосами.
— Как он нас честил! И про маразм, и о том, что профессура на Иване поставит крест. Но мы же с ним, еще были студентами и все мечтали, вот бросим все. И завеемся в дикую жизнь. Будем есть, что там наохотим. Вставать с птицами. И что?
Она возмущенно посмотрела на Горчика, перевела взгляд на мужа. Тот скорбно вздохнул, скрипя кожаным плащом.
— Миленький, мы не успели моргнуть глазом, и жизнь пролетела! И вот я не стала певицей, а Ванечка стал профессором. Вадя вырос, а Ленка выскочила замуж. И теперь мы почти пенсионеры, а у нас вместо мечты — клиника в Варне?
— Сережа меня зовут, — сказал Горчик и улыбнулся возмущенному лицу большой решительной Лики, — если, правда, хотите, я с вами поеду. Только до августа. У меня дело там, серьезное.
— Надеюсь, не уголовное, — озабоченно сказала Лика и закричала снова:
— Сервитьор! Шампанско! Ванечка, а тебе нельзя, извини, родной. И чай! Один чай! Из трева!
— Опять трева, — уныло сказал Иван и подмигнул Сереже.
Тот нерешительно улыбнулся в ответ.
— А куда вы хотите? Робинзонами?
— Представь, Сережик, мы как раз говорили о Крыме. Но есть ли там такие места, чтоб совсем никого? Полная беспрецедентная глушь.
— Еще бы. То на запад надо. К самому перешейку. Там дикое все, почти пустыня. Но рыбалка хорошая. Деревни кое-где заброшенные. Там можно воду брать.
— Гм, — профессорским тоном сказал Иван и посмотрел на жену, — гм… а ведь прекрасно. Видишь, Сережа, как антропоцентричен мир. Мы размышляли о Крыме, и нашелся ты. И даже сволочь Вадька так вовремя нашел себе эту козу в Варне и бросил нас, стариков, чтоб предаться с ней сладостному разврату.
— Ваня! Мальчик подумает, что мы не любим своего сына! — укорила Лика, суя Сереже бокал с шампанским.
Тот усмехнулся и покачал лохматой нечесаной головой. Вспомнил, как орала мать, шипела злобно, обзывая его и отца всякими словами. И эти двое, говорят вроде грубости, но аж завидно этому Вадьке.
— Не подумаю, извините, Лика…
— Просто Лика, — строго сказала та, — и пожалуйста, никаких «вы». Во-первых, это меня молодит, если на «ты». Во-вторых, начнем нашу робинзонаду прямо сегодня. Вот с этого бокала. Ваня, пей свой чай. С трева.