Инкуб
Шрифт:
- Эй, мистер, не угостите сигареткой?
- Простите! Нет! Последняя!
В тот вечер она действительно оказалась последней.
_________
Галереи Рубиновых Слёз [87]
_________
Редкие капли одна за другой ударялись о гранитное днище часов – песочных, где вместо песка – рубины запёкшейся крови. Первые ноты крещендо закатных гранатов вонзили иглу в молящие руки реки. И словно кто-то безумной силы сжал гематиты небес, выпуская на волю секретные боли – сочиняя в штрихах параллелей, крестов и углов галереи рубиновых слёз.
87
Данную главку следует понимать исключительно образно. Она – как небольшое стихотворение, описывающее то, что явилось глазам главного героя на дождливой закатной Университетской набережной у скульптур египетских сфинксов, неподалёку от Стрелки Васильевского Острова. Достаточно (впрочем, как и везде в романе) только представить – и картина предстанет пред вами во всём своём величественном великолепии, какой и увидел её Инкуб
Одна за другой, они накрывались волною – заполнялись коктейлями улиц, людей,
От устья стрелы по симметрии вен, из раны погибшего солнца, пронзённого огненным шпилем, ломая в куски, разбивая границы страстей, напротив причала у кошек с египетской миной, из розы ветров и убийц жертвенных алтарей рождался гномон [88] , собирая гробницы ночей за пологой спиною. Разросшись над жерлом реки, он словно повис на незримой петле в сиените [89] фараонской сюиты. Но задержался недолго – упал и разбился о витражные воды – и в брызгах червовой слюды сквозь фламенковый пар [90] навстречу пронзительным шрамам скрипичных миноров вырвался зверь – бездонный, безвременный мрак – зачернивший дыханием свет кахолонговых [91] сводов.
88
Полая геометрическая фигура, похожая на солнечные часы.
89
Горный камень близкий к граниту, родом из Египта
90
Аллегория, призванная показать разнообразие оттенков красного цвета
91
Прилагательное, образованное от названия камня кахолонг. Допустимые синонимы: затуманенный, непрозрачный – каким чаще всего и бывает петербургское небо
Гэбриел опустил смычок, оставляя дрожащей струну, провожая рубиновый цвет под коду [92] вырвавшейся из берегов ночи. Бледные сумерки наполнились копотью - чёрным паром от кипящей Невы. Словно вулкан, она готовилась к извержению, плюясь клочьями платьев мутной, смолистой горгульи, накрывшей её.
Белая ночь сегодня совсем не своя…
Ветер и ливень, пена взбешённой реки, бьющейся в агонии о гранитные стены, стремясь вырваться, разрушить их, отпустить на волю свирепую сущность – всё говорило о приближавшемся наводнении. Словно Нева передавала волнение Города, и Инкубу казалось, он больше не звал, не просил о помощи, но гневно шипел, разнуздав свою голодную страсть. Потайное дно?.. или одно из бесчисленных отражений? И Инкуб осязал: сильнее, чем раньше Город наблюдает за ним – надзирает, как пленника замка дверей, где среди многих открытых путей за одной из закрытых обманок замурован проход в его личный секретный покой – сердце, к которому он, Гэбриел Ластморт, приблизился слишком близко.
92
Ко´да - Финал, окончание (муз. терминология).
Прислонившись к гранитной стене, он слушал, как тихо рычат стражники-львы недовольные смутой, нависшей над Санкт-Петербургом. Волна за волной – чёрные воды боролись, цеплялись за камни в стремленье коснуться, схватить, поглотить – утянуть в своё чрево Инкуба, застывшего, словно одна из ростральных колонн, поднявшая пламя свечи над неистовым танцем стихии. Закрыв глаза, он наблюдал отсутствие жизни и времени, забывшись в шкатулке своей опустевшей ночи. Он наслаждался мгновением страсти, вдыхая туйоны [93] пожара – раскалённого голодом ветра вновь и вновь рассекавшего с силой пряди его непослушных волос.
93
Вещество, являющееся основным компонентом натурального абсента, способное сильно воздействовать на человеческую психику.
Словно целуешь и ранишь себя, не любя, занимаясь любовью…
Нежданно, издалека сквозь его пустоту прорвался гром, гулкий звук барабанов – всё ближе и ближе в биенье аллегро спешили игривые шпильки по спуску к ревущей Неве.
У кромки воды, прижимаясь к бедру парапета, стояла она – сошедшая с чёрного брига Изольда, одетая в белый атласный покров [94] . Её называли неистовой донной, влюблённой в passione folle [95] . Она презирала фиалки, увядавшие на окне. Сюда, в этот город попала, играя, с улыбкой, пряча сонную одурь в декольте слепившей груди – Атропа [96] , занёсшая разбитый бокал над натянутой нитью-струной в финальном, пронзительном акте комедии плачущих масок.
94
Согласно британской легенде о Тристане и Изольде, умирающий Тристан ждал свою возлюбленную на корабле с белыми парусами. Но он был обманут, и, поверив, что паруса на корабле – чёрные, почил, не дождавшись любимой. Два цвета: белый и чёрный – знаменуют надежду и поражение. Поражение способно принести смерть, но за ней – возможно прозрение
95
Безумная страсть (итал.)
96
По древнегреческим представлениям – одна из трёх Мойр (богинь судеб). Неумолимая, неотвратимая участь; перерезающая жизненную нить
- Весь день я не могла тебя найти.
- И не нашла.
- Может, ты не тот, кто нужен мне, но ты именно тот, кого я искала.
- Чтобы потерять.
- Это не имеет значения. Сейчас здесь есть только мы.
- И стихия…
- Который не покоришься ты.
- Но ты покоришься мне.
- Твоей стихии…
_________
Танго Горящих Теней
_________
Коломбина танцует без маски В объятьях огней, Разбивая ударами ног Под стенанья страстей Жидкий уголь – в чернильных ладонях Испачкано платье; И вот-вот надорвётся струна Чёрно-белых теней. Он неспешно ведёт, разрывая Сплетения вен; Словно вечно голодный бокал, Наполняет вином Своё чрево пожара. На вкус – Серебристый Токай. В перекрестье свечей-маяков В шаге от помутненья. В её театре теней – он Горящий герой Скарамуш: Длинным клювом срывает Родимые пятна с груди И, когтями сжимая источник Любовного тленья, Прижимает к себе, Вырывая из бездны чумы. В его мире янтарных костров И затопленных судеб Меж разрубленных крыльев мостов На драконьем хвосте Он без маски живёт, не скрывая Палящих безумий, Коломбиной играя под скрипы Кричащих страстей. Две танцующих пары, два света и тени, две маски, Два лица, незнакомых друг другу, два призрачных Я В одиночку с собою танцуют последнее танго: Два неистовых ангела ночи, два демона дня. Белый лист, полотно растушевано чёрною кровью, Обезволенной кистью ведёт остроносая тень; За невидимой маской зрачки переполнены болью, Испаряется счастье, шипя, под калёную сень. Коломбина навеки – танцует, Отдавшись мгновенью; Словно бабочка света В агонии самосожженья, Повторяя исходы любимых Трагедий и драм, Примеряя наряды и кожи Измученных дам. Под копытами вздыбленных волн, Обуздав исступленье, Скарамуш кружит вихрь экстаза Вопящих страстей. На объятых пожаром камнях Пьёт Инкуб искушенье, Извлекая пронзительный Ре На сгоревшей струне. [97]97
Читается в ритме танго. Представляется в стихотворных образах у кромки беснующихся вод Невы на спуске Стрелки Васильевского Острова
Музыка Страсти
- Посмотри, какой ты красивый. Любая будет готова отдаться тебе – достаточно лишь захотеть. Всё дело в природе, сущности, что тебя наполняет. В пожаре в янтаре твоих глаз…
В маленьком зеркале отражалась страсть – то, чем он жил, чем томился. Он чувствовал, как она, словно огненный вихрь, затягивает, манит к себе в зазеркалье, желая раз и навсегда слиться с ним, покорить себе. Словно кто-то другой, за прозрачным стеклом отражений, хотел стать им, покинуть агатовый храм, устремиться на волю – к безумию бесчисленных искушений. Словно что-то смотрело из самых глубин в янтари его глаз, пожирая огонь, бегущий по аортной игле.
И он с силой сжимал, раздирал, разбивал на осколки лицо, казавшееся чужим: свою похоть, голод и гнев – своё отражение.
- Это всего лишь зеркало, Гэбриел…
- Но в нём – не всего лишь я…
Данте улыбнулся, чуть покачав головой. Здесь, в «Церкви Любви», La Pieta', он был хозяином и покровителем всех эмоций, чувств, соблазнов и страстей, кроме тех, что испытывал молодой человек, так сильно и глубоко заинтересовавший его своим безумным огнём, пожаром, казалось, исходившим из самого сердца.
Они повстречались случайно. Старый дож и прославленный донжуан, Данте возвращался в свой изысканный храм от одной из прекрасных любовниц, когда обратил внимание на два силуэта на Мосте Вздохов, едва различимых в вязких вечерних сумерках. Будучи особо любопытным в вопросах беспорядочных связей, он решил подойти поближе, надеясь подсмотреть что-то интересное, и не ошибся. Впрочем, первой мыслью, посетившей его голову, было – уйти прочь, не вмешиваясь в дела двух тайных уличных любовников; но тогда, вдруг, он услышал женские всхлипы. Насилие? – подумал дож, и тут же, будучи человеком чести и рыцарем в илистых пучинах души, покинул своё укрытие и побежал к мосту, крича, чтобы тот, кто бы там ни был, оставил в покое сеньору. Мужчина на мосту, по всей видимости, не ожидал такого поворота событий, и, отпустив девушку, прислонился к перилам, с тоской наблюдая, как она убегает прочь, исчезая в узких переулках между домами.
Данте нашёл его слабым и безжизненным, сидящим на холодном мосту. Бледный, темноволосый красавец, сразу покорил сердце дожа, влюблённого во всё прекрасное, и он готов был поспорить, что всё ранее ему привиделось, ибо не верил в то, что красота способна совершать зло.
Яркий, мужественный профиль, чувственные губы, волевой подбородок и глубокие тёмные глаза с выразительными надбровными дугами – всё обаяло и привлекало в таинственном незнакомце. И Данте почти ругал себя, что помешал ему подарить наслаждение той беглянке, ведь неизвестно, когда ещё ей повезёт повстречаться с таким… существом. Он не мог назвать его человеком. Было что-то внутри его тела, в самой душе, что столь ярко, пламенно контрастировало с лунного цвета кожей, что делало его божественным, сверхъестественным, неземным. Данте даже показалось, что по вздувшимся венам ослабленного существа пролетает множество маленьких искорок, ищущих выход наружу, стремящихся освободить неведомую силу, живущую внутри него.
Тогда, под пастельной луной в одиночестве тусклых огней старый дож помешал Инкубу убить… и отнёс к себе, в «Церковь Любви», сделав своей правой рукой и помощником, открыв для него новый мир игр духа и плоти.
Всегда, неизменно, глядя на Гэбриела, Данте чувствовал – он не такой как все. Но и сам дож отличался от многих. Под прикрытием церкви он содержал элитный дом утех, в котором проводил свой досуг весь свет Венеции. Он сам учил, превращал девочек из «Приюта Отверженных» в искусниц ласк и грешниц страсти. А боль лечил музыкой, приучая своих учениц играть на всевозможных музыкальных инструментах в промежутках между обслуживанием посетителей церкви.