Интендант третьего ранга

–  Не сомневайтесь! В Москве и не такое делают.

–  Я хотела взять больше, но побоялась. Строгий учет.

–  Вы умничка!
– растроганно сказал Крайнев, пряча бумаги.
– С удовольствием бы расцеловал!

–  Так в чем дело?

Крайнев положил трубку на стол, поднялся. Хозяйка растеряно встала. Крайнев обнял ее и чмокнул в губы. Затем еще…

–  Хватит!
– задавленно прошептала Валентина Гавриловна.
– Я пошутила.

Крайнев вновь взял трубку. Хозяйка присела, опустив глаза в стол.

–  Что слышали об окончательном решении еврейского вопроса?
– тихо спросил Крайнев.

–  Через месяц. Евреям из Города скажут, что выселяют в Боровку - это деревня в десяти километрах отсюда. Там еврейский колхоз…

Крайнев поднял брови домиком.

–  Был такой!
– подтвердила Валентина Гавриловна.
– До революции Город входил в черту оседлости, евреев жило много, вот и решили организовать национальный колхоз, мода такая была.

–  Получилось?

–  Большинство разбежалось. Но семей десять осталось. Этим скажут, что переселяют в Город. Обе колонны выйдут одновременно и встретятся на полпути. Там карьер - гравий для строительства брали. Готовая могила.

–  Откуда подробности?

–  Печатала на машинке план, составленный Ланге. Из русских служащих в управе немецкий знаю только я, а солдат печатает одним пальцем.

–  Ланге вам доверяет?

–  Как и вам. Пострадавшая от советской власти. Была учителем, стала уборщицей.

–  Это понашему!
– сумрачно сказал Крайнев.
– Семен, знающий три языка, сторожит коров, учительница немецкого моет полы, генералы Красной Армии валят лес в Сибири. После чего удивляемся: немцы уже под Смоленском!

Хозяйка не ответила.

–  Надо предупредить людей!
– сказал Крайнев.
– Пусть убегают, куда смогут.

–  Не получится.

–  Почему?

–  Не поверят. Мордехай сказал им: что немцы культурный народ, никого не тронут, они и рады верить.

–  Кто такой Мордехай?

–  Чтото вроде раввина. В его доме молятся. До войны это скрывалось, хотя многие знали. Теперь немцы не мешают, вот он и рад.

–  Надо поговорить с Мордехаем!

–  Донесет немцам. Знаю его - мой бывший тесть.

Брови Крайнева еще раз пошли домиком.

–  Мы с Марком поженились в тридцать втором, - торопливо заговорила Валентина Гавриловна.
– После института меня в Город распределили, он здесь заведующим жилкомунхозом был… Красивый - сил нет! Все бабы мне завидовали. Только зря. Три года прожили - детей нет. Мордехай шипит: "Женился на гойке!…" - женщина всхлипнула.
– В глаза говорил! Марк решил проверить, кто виноват? Завел сначала одну любовницу, затем вторую… Каждой обещал: забеременеет - разведется со мной, на ней женится. Ни с одной не получилось… Стал пить, гулять, деньги казенные промотал… В апреле был суд, дали восемь лет. Меня вызывали свидетелем - рассказать о моральном разложении мужа…

–  Выступила?

–  Отказаться было нельзя. Следователь так и сказал: "Промолчишь - сама сядешь! Напишу, что вместе деньги народные пропили…" А я в глаза их не видела - Марк с любовницами кутил. Рассказала… Прорвало меня! Пять лет он меня перед людьми позорил! Мордехай после суда мне в лицо плюнул - оклеветала его сына. Молиться на него должна была, гойка!… При людях!… Все ему сочувствовали, не мне…

Крайнев накрыл ладонью руку хозяйки. Она благодарно прижалась к ней мокрой щекой.

–  Русская традиция: жалеть виновного и ненавидеть правого, - задумчиво сказал Крайнев.

–  В школе, когда видели с тряпкой, ухмылялись… Дескать, поделом! За что?…

–  Почему не уволилась?

–  Директор не отпускал - запретили. Сама уйдешь - посадят. Указ Верховного Совета: нельзя самовольно…

–  Валентина… Можно так?

–  Можно!
– горячо ответила учительница.

– Мы почти ровесники. Я видела твои документы - двенадцатого года. Я - десятого…

–  Почему помогаешь нам? После всего?

–  Немцы хуже! Наши измывались, но видели в тебе человека. Плюют, но ты для них свой. Потому, может, и плюют. А немцы… Ты для них раб. Провинишься - убьют и не вспомнят завтра.

–  Да… - Крайнев забарабанил пальцами по столу.

–  А ты?… - подняла голову Валентина.
– Семья есть?

–  Никого?

–  Совсем?

–  Совсемсовсем. Родители погибли, бабушка умерла год назад.

–  Жена?

–  Нет, и не было.

–  Почему?

–  Не случилось. То времени не было, то желания.

–  Молодой, красивый, умный… Найдешь!

–  Ты тоже. Кончится война…

–  Не утешай!
– отмахнулась Валентина.
– После войны даже девкам мужиков не хватит - скольких убили! И скольких еще убьют…

–  Кто знает?
– наставительно сказал Крайнев, ощущая фальшь в голосе.
– Поздно, Валентина. Постели мне на полу!

–  Не будет гость на полу спать!
– обиделась хозяйка.
– Сама лягу!

–  Женщина - на полу, мужчина - в кровати?!
– возмутился Крайнев.
– За кого ты меня принимаешь?

–  Тогда ложись рядом, - спокойно сказала Валентина.
– Кровать у меня большая, двоих выдержит. Не боишься?

Она посмотрела ему в глаза. Крайнев заглянул в них и понял: отказаться нельзя. Не простят…

9

Советская власть дала Матвею все. Так считал он сам - до недавнего времени. Не случись в октябре семнадцатого большевистский переворот (позже его назвали революцией) в Петрограде, ковырять бы Матвею сошкой тощие земли в родной Грязновке до скончания века. Собирать скудный урожай, который к марту кончится, и тогда, чтоб не голодать, идти на поклон к мужикам позажиточней, просить хлебца взаймы, видеть их презрительные взгляды и униженно кланяться, кланяться… Так жил отец Матвея, Фрол, подеревенски - "балаболка". Прозвище Фрол получил оттого, что говорить любил больше, чем работать. Потому и жил в покосившейся избе, в окружении рано постаревшей, сварливой жены и вечно голодных детей. По праздникам Фрол напивался и бродил по деревне, рассказывая, что скоро наступят другие времена, когда у власти окажутся бедные, а у богатых (Фрол называл их "иксуплататарами") все отымут и отдадут неимущим. Откуда Фрол набрался таких мыслей, Матвей так и не выяснил - отец помер, когда ему шестнадцати не было. Фрол то ли в городе, куда время от времени ездил, наслушался, то ли брошюру запрещенную прочел. Мужики над речами Фрола посмеивались. Исправник, когда ему донесли, только рукой махнул: что взять с балаболки? Социалисты? В Грязновке? Гдегде, но не там…

К всеобщему изумлению Фрол говорил правду. Грянул октябрьский переворот, и в Грязновку приехали суровые большевики. Они организовали комитет бедноты, а Фрола Спиридонова назначили председателем. Комитет быстренько растащил имущество помещичьей фермы, поделил земли и приказал долго жить. Членам комбеда досталась львиная доля чужого добра и лучшие земли, но богаче они не стали. Имущество большей частью было пропито, а земли, которые комбедовцы ковыряли так же лениво, как и прежние, родили плохо. Опять Фрол ходил на поклон к тем, кто ничего не получил при разделе. Опять над ним посмеивались. Фрола это бесило, отчего пил он все больше. В колхоз Фрол прибежал первым, думая, что там отвалится жирный кусок, но не тутто было…