Глава 1

Бывший начальник корпуса 1-й армии генерал Долгоруков удивленно присвистнул. И тут же честно себе признался — он недооценил полководческий дар Петра Федоровича. На него глазах разыгрывалась невероятная драма: два русских еле обученных полка в клочья разорвали три пруссопольские линии, составленные из пяти полков, и теперь добивали разбежавшиеся батальоны, за исключением одного полка, самого крайнего. Того, который планомерно выкашивали с безопасной дистанции пешие и конные егеря. Конечно, русским колоннам противостояли не ветераны, а фактически такие же рекруты, но зато с мощным офицерским и унтер-офицерским составом. Как знаток военного дела, Юрий Владимирович не мог не восхититься тактической новинкой. Он пошел служить к царю, выговорив жизнь сестре Александре. Это горе семьи, эта здоровенная бабища, похожая на египетского сфинкса, измывалась и собственноручно секла своих крестьян, за что была приговорена к карнифексу. Государь согласился сохранить ей жизнь и заключить навечно в Алексеевский монастырь, а генерал-поручик поклялся отплатить верной службой. Теперь же он был вынужден признать, что попал в достойную компанию, что его честь не так уж и пострадала, и пообещал себе не ударить в грязь лицом.

Как было предусмотрено разработанным накануне планом, центр русской армии отошел на свои позиции, как только фон Гудериан начал движение своих полков. Долгоруков справедливо опасался натиска на свой фланг и даже отсечения части полков от линий русской армии. Отход был совершен почти без потерь, поляков знатно потрепали. Теперь пришел черед действовать левому крылу, а центру — ждать итога реализации очередной задумки военного совета. Московский легион оставался недвижим, укрывшись за рогатками, а Оренбуржская бригада простуженного Коновалова двинется в обход через болото.

«Ох уж, эти рогатки… — недовольно поморщился Долгоруков. — Мы в Силистрии от них давно отказались, как от сковывающих наступательный порыв, а бывшая 2-я армия все по-старинке. Не орел Баннер, не тот генерал, который нужен такому грубому, но решительному мужику, как самозванец».

Оренбуржцы в начале боя прятались за фашинами, поставленными на попа. Когда они начали движение, полякам могло показаться, что на болото надвигается стена из связок прутьев и хвороста. Эти туго скрученные длинные пучки полетели в жижу, образуя широкую гать размером с Невский проспект. И не таким уж непроходимым оказалось болото — вовсе не глубоким, без опасных бочагов и топей. По дороге из фашин смогли даже протащить легкие пушки.

— Вперед, в реку! — приказал побогравевший, постоянно перхающий Коновалов и, подавая пример своих солдатам, двинулся в ледяную воду.

За ним пошли офицеры, унтер-офицеры и, обгоняя бригадира, капральства, погрузившись в воду по грудь и держа в задранных вверх руках мушкеты и патронташи. Мокрые и окоченевшие, они выбрались на противоположный берег и, быстро построившись, бросились к Алфимово. Поляки настолько уверовали в неприступность позиции, что ограничились лишь легкими караулами. Оренбуржцы их легко опрокинули и растеклись по деревне, без жалости расправляясь со всеми встречными. Сплошной темно-серый поток в мокрых шинелях поднимался от реки. Усиленные упряжки выволакивали из воды пушки. Обслуга накинулась на них яростно, с матюгами, обихаживая, чтобы изготовить к стрельбе.

Богатый обоз достался солдатам почти без единого выстрела. С визгом разбегались бойкие маркитантки. Возчики прятались под возами и молили о пощаде. И в Алфимово вышла полная виктория — в захваченном штабе в руки Коновалова попались старик Чарторыйский с сыновьями и Радзивилл. Считай вся верхушка.

— Ваши шпаги, панове магнаты! — закричал бригадир, вбежав в избу.

Покачнулся, выкашливая легкие, с него ручьями текла вода, а от мокрой шинели в жарко натопленной по-черному избе валил пар. Бледные поляки сдавали шпаги, косясь на нацеленные в животы страшные русские штыки. Чарторыйский-старший схватился за грудь и, стеная, повалился на стол, заставленный бутылками с анжуйским и глиняными плошками с солеными огурцами.

— Кто-нибудь, помогите ему, — распорядился Коновалов.

Он вышел из избы, держа на вытянутой руке богато украшенные драгоценными каменьями шпаги, словно пучок надерганной на огороде морковки.

— Деревня наша! — радостно доложил командир 1-го полка.

— Что-то мне нехорошо, Костя. Бери на себя командование и выдвигай пушки в тыл батальонов Браницкого. Двигайтесь вдоль берега и сбивайте мосты. Никто не должен уйти. Где-то за дорогой, на этом берегу, должны стоять два русских кавалерийских полка — кирасиры и карабинеры. Отправь к ним парламентеров. Обязательно найдите ротмистра Шилинга и передайте ему одно слово: «Пора».

— Понял! Все понял, Пармен Евстратыч! Все исполню — вы, главное, поправляйтесь. Вам бы на печь горячую отлежаться да пропотеть.

— Лечиться будем, когда ляха в бараний рог согнем.

Заговорили легкие пушки, посылая смертельные гостинцы в тыл людей Браницкого. Этим ребятам, имевшим за плечами годы войны с конфедератами и турками, сразу стало ясно, что дело швах, что нужно срочно уносить ноги. Но куда? Браницкий приказал развернуть артиллерию против Алфимово и сдвигать полки ближе к центру, стараясь не смешаться с толпившейся за линией из волонтерских батальонов потрепанной шляхетской конницей. Если бы в этот момент Московский легион начал атаку, правое крыло поляков было бы смято. Но Баннер предпочел отсиживаться за рогатками.

Конный разъезд оренбуржцев с превеликим трудом смог пробиться через дорогу, которую уже запрудили первые отступавшие в беспорядке ляхи. Добрались до места, где стояли кирасиры около своих здоровенных коней заграничных кровей, с тревогой наблюдая за происходящим за рекой. В этом месте Каспля расширялась. Десяток наскоро возведенных мостов внушали людям фон Гудериана надежду на спасение.

— Где ротмистр Шилинг?

— Туточки я, кто интересуется?

— Вам поклон из Смоленска, просили передать, что пора.

— Наконец-то! Седлайте коней, ребята!

К строящимся поэскадронно кирасирам подскакал Романус.

— Что происходит, ротмистр? Кто приказал?!

— Царь Петр Третий!

С этими словами Шилинг разрядил в голову командира Польского корпуса свой трофейный кавалерийский пистолет. Романус повалился на гриву своего белоснежного коня, присланного ему из Вены в подарок от императрицы Марии-Терезии. Благородное животное из Липице захрипело и помчалось прочь.

— Поджигай мосты, ребята! И генеральского коня ловите!

Деревянные настил занялись неохотно, нещадно дымя. Но это зрелище окончательно сломило пруссополяков. Бросали строй, бежали к Каспле, к озеру. Пруссаки, поляки — неважно. Бежали! Сбитого метким выстрелом егеря фон Гудериана собственные солдаты затоптали до смерти.

Долгоруков снова пошел в атаку. Уже не в каре, в полудивизионах.

— Стреляй, стреляй! В штыки!

Конница ляхов во главе с Огинским тут же бросилась отступать через реку и, смяв несерьезный заслон оренбуржцев, помчалась на юг, нахлестывая коней. Волонтерские полки продержались недолго. Рухнули на землю братья Костюшко, прибывшие из Франции на зов своего короля — один за другим, от романтики парижской да в смоленскую грязь.

Ах, если бы Баннер начал атаку! Если бы… Московский легион так и не стронулся с места, позволив Брагинскому прикрыть отступление центра через реку по восстановленному мосту, где погиб Сытин. Этот хвастун и дуэлянт неожиданно показал себя на высоте. Потерял под шквальным огнем половину своих солдат, но смог организованно отойти. И уже на другом берегу реки еще час отбивал атаки оренбуржцев и кирасиров Шилинга, позволив остаткам наголову разбитых поляков улепетывать в свою Речь Посполитую.