Инвалиды

Написав все это, Крюков начал искать конверт, но конверта не было. Подержав в дрожащей руке свое письмо, он изорвал его вдруг в клочки, упал на стол головою и горько, как маленький ребенок, расплакался, обливаясь теплыми слезами...

И не было у него сил подняться с места, и не хотелось вовсе подниматься... Так тяжело было шевельнуть рукой и поднять голову...

Когда вошла хозяйка, чтобы сообщить постояльцу, что за ним прислали из типографии, она испуганно остановилась в дверях: постоялец лежал на полу, в пальто: шляпа и плед валялись тут же. Осторожно на цыпочках подошла она к Крюкову и, нагнувшись, заглянула в его лицо...

Это лицо, измученное, истощенное, искривленное судорожным сокращением лицевых мускулов, со впалыми щеками и с резко очерченными глазными орбитами, с сухими, побелевшими и слегка раскрытыми губами, совершенно напоминало мертвеца... Но постоялец дышал учащенным темпом, из углов глаз его медленно скатывались слезы, а пальцы рук тонкие, желтые какие-то, дрожали и сгибались.

– - Дмитрий Павлыч!.. Что с вами?..

– - Мне хочется спать...
– - тихо прошептали губы больного.

– - Да вы разденьтесь! Лягте на постель!..

– - Хорошо...
– - больным, слабым голосом сказал Крюков, шевельнул ногами и сделал попытку сесть...

Но силы его совершенно ослабли, и он снова медленно опустился на пол.

– - Ну, держитесь за. меня!.. Вот так!.. Тихонько!..

Крюков, не раскрывая глаз, на коленях, дополз при помощи хозяйки до постели и с ее же помощью улегся.

– - Вам бы надо покушать!.. Целые сутки в рот ничего не брали... Конечно, человек ослабеет... Разве можно?!.

Но Крюков, шевельнув губами, попытался сделать рукой отрицательный жест и отвернулся к стене.

– - Ну, усните!.. Сон подкрепит маленько силы-то! Я уйду... Не послать ли Володю за вашим знакомым доктором?..
– - шепотом спросила она, возвращаясь к постели.

Но Крюков молчал и не шевелился.

– - Ох, Господи!
– - вздохнула хозяйка и ушла, осторожно притворив за собою дверь.

– - Болен он, не может, -- сказала она типографскому мальчику, присланному секретарем редакции за корректором.

– - А что сказать велел? Какой ответ будет?..

– - Скажи, что болен. Что же человека беспокоить?.. Он заснул теперь...

Спустя час, мальчик снова явился.

– - Секретарь сказал, что если он не придет сегодня, то другого наймут!..

– - Неужто у вас и захворать человеку нельзя?..
– - возмущенно спросила хозяйка.

– - Кто их знает! Так сказал...

Хозяйка тихонько вошла в комнату постояльца и прислушалась... Крюков часто-часто дышал, с боку на бок ворочал на подушке свою голову и разметал руки... "Совсем больной человек. Куда же ему идти? Он в жару лежит".

Хозяйке было жалко разбудить постояльца, но она боялась, что его прогонят с "места". А место найти трудно. Надо держаться уж... "Экий грех, прости Господи", -- прошептала она и, выйдя из комнаты, сказала ожидающему в передней мальчику:

– - Скажи, что завтра придет... Просит уж извинить... Так и скажи: просит извинить, болен лежит, а завтра непременно придет... Просит, мол, никого не нанимать на его место... Постарается...

Но пришло "завтра", а постоялец не встал с постели и ничего не отвечал, когда его спрашивали, не хочет ли он сесть кусочек хлебца с чайком... Раскрыв на мгновение горевшие каким-то странным блеском глаза, с большими зрачками, постоялец снова впадал в забытье и был совершенно индифферентен к окружающему. "Дело плохо... захворал не на шутку", -- думала хозяйка и, отправляя своего Володю в гимназию, наказала ему непременно зайти по пути к доктору Порецкому и сказать, что его приятель опасно захворал и просит его навестить.

Не было еще десяти часов утра, как к воротам, грациозно перебирая ногами, подкатила пара вороных. Из удобных и легких саней, ловко откинув отороченный медвежьей шкурою полог, выскочил высокий господин в николаевской шинели и бобровой шапке и, войдя во двор, стал смотреть по сторонам на домики и лачужки, видимо, кого-то отыскивая...

– - Скажите, пожалуйста, где тут найти господина Крюкова?
– - спросил он приятным баритоном шедшую к помойной яме с лоханью в руках простоволосую бабу, с засученными до локтей рукавами.

Баба сперва вылила помои, а потом уже посмотрела на господина и сказала:

– - Кого вам?

– - Крюкова.

– - Что-то не слыхать здесь этакого... Да он кто такой? Чем занимается?

– - В газете служит...

– - A-а!.. Это вон тут, должно быть, налево!.. Туда газету приносят... Поджарый такой, в платке ходит?

– - Да, да.

– - Ну, там! вон крыльцо отворено!..

– - Сюда, сюда, батюшка!
– - закричала, выскочив на крыльцо, хозяйка Крюкова, увидавшая доктора через окошко.

Доктор последовал за хозяйкой. Дверь была так узка, что пришлось пройти бочком, с опасностью зацепиться за что-нибудь шинелью и изорвать ее. В передней было только одно окно, выходящее к брандмауэру соседнего дома, поэтому здесь было темновато; проникавший чрез это окно свет имел какой-то желтоватый печальный оттенок, при том еще здесь пахло жареным луком, постным маслом и еще чем-то, неприятно-режущим непривычное к такой обстановке обоняние. Доктор потянул носом и, поморщившись, сбросил на руки кухарки свою шинель.

– - Где больной?..

– - Сюда пожалуйте!.. Вторые сутки лежит, батюшка... Вот в коридорчик, а там дверь направо!
– - поясняла хозяйка, идя за доктором. Доктор согнулся, чтобы не стукнуться головою, и осторожно, с боязнью в чем-нибудь тут еще испачкаться, прошел по полутемному коридору к двери направо.

– - Ну-с, что тут с тобой случилось?
– - приятной октавой произнес доктор, растворяя эту дверь.

Доктор подошел к постели, взял за плечо Крюкова и потряс.

– - Дмитрий? А, Дмитрий? Слышишь?

Крюков раскрыл глаза, долго неподвижно смотрел на стоявшего над ним человека, а потом слабо улыбнулся больной, детскою улыбкой и снова смежил веки...

– - Плохо, брат!.. Давно свалился?..
– - спросил доктор, не обертываясь к хозяйке, стоявшей молча у порога.

Та рассказала все подробно, как постоялец плакал, как он был найден ею на полу, как она послала Володю за доктором...

Стянув выше, к локтям, рукава серенькой визитки и обшлага рубашки, доктор начал возиться около больного. Расстегнул на его груди жилет и рубаху, слушал грудь, мял живот, поднимал пальцем веко глаза, по золотым часам следил за пульсом...