Инженер и Постапокалипсис

— Смерть и налоги, и смерть, и налоги, и смерть!.. — начал безудержно вопить стоявший справа от лидера дерганный паренек и в конце концов ударил своей доской стену.

От их криков пациент на заднем плане мучительно завыл, обхватив голову руками, и опустился на корточки.

— Какое преступление ты совершил? — жестко прервал их безумства лидер.

«Или они меня убьют, или сойду с ума…» — в ужасе промелькнуло у меня в голове.

— Убил, — успело сорваться с моего языка, и только тут осознал, что совершил ошибку.

Все эти люди, стоявшие сейчас передо мной и такие ужасные в своем жестоком безумии, были ярыми преступниками, на счету каждого из них, наверняка, было даже не одно и не два убийства. Они все были признаны невменяемыми, недееспособными по итогам экспертизы, но по глазам пациента-лидера видел, он точно упивался человеческим страданием, убивая людей намеренно, со вкусом, с болезненным удовлетворением. Этот человек определенно знал, что чувствует убийца в момент, когда своей рукой лишает жизни себе подобного, он мог с легкостью догадаться по моим словам и действиям, что эти мои заверения были не чем иным, как отчаянной лживой попыткой защитить себя. Ступил на очень скользкий путь.

Все пациенты, до того сгоравшие от желания уничтожить меня, теперь умолкли, лишь в немом удивлении рассматривая меня, и даже перевозбужденный изрезанный паренек перестал размахивать своим орудием, уставив ошалевший взгляд на меня. Ощутил, как от ускоренного сердцебиения моя голова начинает недополучать кислород — мне становилось физически плохо. Мой организм уже несколько раз полностью исчерпал свои силы…

— Убил? — хладнокровно спросил лидер, не сводя взгляда с моего наверняка бледного, как мел, лица. Он сделал шаг вперед, крепче сжимая рукоятку ножа. — И как… это было? Что ты испытал?

Ужасную ошибку нужно было немедленно исправлять, мне даже не пришлось изображать смятение и неуверенность.

— Не помню, даже не уверен, что это я убил, — последовал мой ответ, — на меня что-то нашло. Сильно вспылил, начал кричать и ругаться, а потом события просто выпали из моей памяти, пришел в себя рядом с мертвым телом моего соседа, на котором было множество ножевых ранений. Мне стало страшно, и вызвал полицию, а они арестовали меня и сказали, что это я его убил. Доктора потом подтвердили, что я больной и нуждаюсь в лечении.

— Он лжет! Он один из этих ублюдков в белых халатах! — Сорвался пациент, стоявший справа от лидера, указывая на меня коротким изуродованным пальцем. — Он такой же, как тот с камерой! Тот тоже был из них!

— К чертям его! Поджарить на огне! — поддержал его возгласы другой, покрытый отвратительными язвами.

От одного упоминания об огне меня бросило в жар, невольно издал какой-то невнятный звук, похожий на всхлип: перед глазами словно заново возникла жуткая картина уходящего священнослужителя и ярких языков пламени, лижущих мои ноги… Из транса меня вывел пациент, которого окрестил лидером, и который сейчас направлял на меня острие своего ножа.

— В этом мире возмездия нет третьей стороны, — проговорил он, пристально смотря мне в глаза, что уже давно утратили уверенность, — или ты с нами, или — против нас. Научу тебя держать нож с правильной стороны, и если ты докажешь свою преданность общему делу, позволю тебе жить. Сейчас ты пойдешь с нами и покажешь, чью кровь ты готов пролить в этой борьбе.

По его указанию все остальные пациенты бросились на меня, прежде чем успел принять какое-либо решение, и, подхватив меня под руки, с неистовыми безумными криками потащили куда-то в неизвестном направлении. Их было так много, и двигались они так стремительно, что у меня не оставалось ни единого шанса вырваться или как-то объяснить им, что то, что они делают, неправильно. В очередной раз оказался полностью во власти непередаваемого нечеловеческого ужаса, захлестнувшего все мое измученное естество: от этого мое сознание отказывалось воспринимать происходящее адекватно, глаза не могли уловить ни единую деталь, отчего все вокруг проносилось нескончаемым потоком бессмысленных картинок. Моя жизнь снова оказалась в руках безжалостных людей, у которых не было ни единой причины относиться ко мне с пониманием или состраданием, и все, что мне оставалось — это безмолвное ожидание их дальнейших действий. Единственным, что еще был способен понимать на тот момент, было то, что моя судьба зависела во многом от моих собственных решений, которые мне предстояло в скором времени принять…

— Смерть и налоги, и смерть, и налоги, и смерть!..

Бежавший впереди пациент с шумом распахнул дверь, и меня затащили в довольно просторный зал, в центре которого были установлены два металлических стола. На одном из столов лежало изрезанное тело какого-то доктора. Беглым, напуганным взглядом осмотрел стены этого помещения и пришел к ужасающему выводу — место, в которое меня привели, представляло собой некую секционную морга. Под возбужденные крики гнева и взаимного ободрения пациенты подвели меня к первому столу, на котором лежало тело мертвого доктора. Только тогда цепкие влажные руки, державшие меня в своей крепкой хватке, наконец, разжались, предоставив мне иллюзию свободы. То, что это была именно иллюзия, осознавал прекрасно — все пути к отступлению были перекрыты, пациенты окружили меня, кое-кто из них даже зашел мне за спину. Был полностью в их власти.

В немом ужасе огляделся еще раз, пытаясь предугадать, к чему стоит готовиться. Из-за спины ко мне медленно подступил пациент-лидер, по-прежнему сжимавший в руке огромный нож.

— Вот доктор, — обходя стол и останавливаясь напротив меня, прокомментировал он, и покосился на бледное лицо убитого, рот которого был приоткрыт, — мы все давно мечтали о таком дне. А теперь и ты тоже сделаешь это. Дай волю своим эмоциям.

С этими словами пациент с размаху вонзил нож в открытый рот доктора и, смотря на мою реакцию, медленно провернул его против часовой стрелки. От мерзкого хруста крошащихся позвонков к моему горлу в очередной раз подступил приступ тошноты, не смог вынести такого зрелища и отвел взгляд, хотя здравый смысл подсказывал мне, что в данный момент отвращение и неприязнь нельзя показывать ни в коем случае.

— Что… ты хочешь от меня? — с трудом выдавил из себя, буквально заставив себя посмотреть на злобное лицо стоявшего напротив пациента.

— Хочу посмотреть, на что ты способен, — ответил он, вытаскивая нож и снова резко вонзая его в кровавое месиво, бывшее некогда ртом несчастного доктора.

Вытащив нож во второй раз, пациент подбросил его в руке, поймав уже за лезвие, и протянул мне рукояткой вперед. Немея от ужаса, принял оружие из его рук.

— Режь, — потребовал он, пристально следя за мной, — пусти ему кровь.

От дикости всего происходящего я почувствовал, как ноги подкашиваются. Опустил мечущиеся глаза на мертвое тело перед собой. Меня захватила волна трепета — этим безжалостным безумцам понадобилось проверить мою лояльность самым простым и одновременно отвратительным способом — они хотели заставить меня кромсать тело их смертельного врага, совершить постыдный акт надругательства над ним! Это только казалось простым — вонзить нож в уже мертвое тело, но на деле и не представлял, как можно сделать такое, да и не просто сделать, а сыграть убедительно, изобразив при этом ненависть и презрение на лице. Да, знал, что этот убитый человек совершил немало зла за свою недолгую жизнь, но у меня рука не поднималась ударить ножом себе подобного, пусть и мертвого. Проблема нравственного выбора всегда была самой тяжелой для меня. В то же время прекрасно осознавал, что сейчас решается моя судьба: по омраченным кровавым помешательством лицам пациентов видел, что никто из них не станет колебаться, прежде чем убить меня. Меня утопят в собственной крови, если не смогу убедить их, что являюсь таким же, как они. И ведь это было правдой! На ум сразу пришли брошенные кем-то из них слова про «того с камерой», который отказался резать мертвое тело и был объявлен ими сотрудником. О судьбе этого несчастного мне даже не хотелось думать, тем более моя собственная жизнь висела на волоске.

— Что? Не хочешь? Слишком неприятное занятие для такого, как ты? — видя, что колеблюсь в нерешительности, спросил лидер. — А может, ты все-таки один из них?

Поднял глаза на него. Убьет. Он меня убьет. Это уже давно был не человек, а животное, отведавшее человеческой крови, для которого не существовало такого понятия как «милосердие».

«Он уже мертв все равно, он ничего не почувствует», — мелькнуло у меня в голове, когда вновь посмотрел на распростертое тело, лежавшее на столе.