Инженер и Постапокалипсис

— Не трогайте меня! — заявил он, спешно вставая с пола.

Смерил его взглядом. Самым неприятным в этом человеке были его глаза, какие-то пронзающие, недобрые. Сразу вспомнил, как точно такие же люди заставляли меня смотреть на экраны, на которых транслировались жуткие образы, вызывавшие противоестественный ужас, неуемную панику, вспомнил, как бесцеремонно и грубо они обходились со мной и другими людьми, как швыряли в кресло и били по лицу. Может быть, этот Стюарт тоже был в числе тех, кто работал со мной.

Быстро преодолев расстояние до него и посмотрев ему прямо в его мелочные глаза, с размаху ударил его кулаком по лицу: от моего удара он не устоял на ногах и съехал по стене на пол. Больше бить его не стал. Бесчеловечно это. Бить того, кто слабее, даже если он это заслужил.

— Это за все, что ты сделал здесь, — с презрением проговорил, смотря на то, как он стирает кровь с рассеченной губы, — хотя на самом деле ты заслуживаешь гораздо большее. Ты грязное пятно в истории медицины.

Даже просто находиться рядом с ним мне было противно, потому, больше ничего не говоря, вышел обратно в коридор. Тихий пациент куда-то пропал, а первый, которому сказал сесть на табурет в дальнем углу, так и сидел там, с упоением занимаясь самоудовлетворением. За свои десять лет работы врачом перевидал такую картину тысячу раз, потому сейчас от увиденного не испытал ничего, кроме облегчения. Будет менее агрессивным.

Оставив все это безумие позади, пошел дальше, прихрамывая и гадая, с чем еще мне придется столкнуться. Не успел повернуть за угол, как оттуда навстречу мне выскочил еще один пациент и сбил меня с ног, громко крича что-то неразличимое. Стоило только мне подняться, потирая ушибленный затылок, как из-за поворота выбежал второй пациент, опять опрокинув меня на пол. Ударился во второй раз. Какое там «во второй»? Моя голова уже просто гудела от ударов, казалось, что еще немного — и она взорвется от внутреннего напряжения. В любом случае уже получил одно сотрясение мозга, когда потерял сознание: теперь меня постоянно мутило и шатало из стороны в сторону. Головная боль была ужасной.

— Совсем уже с ума посходили тут! Нормального языка не понимаете! Что, бить вас надо?! — крикнул вслед убежавшим пациентам, злясь скорее от отчаяния, но тотчас же осекся.

Мне стало как-то стыдно от собственных слов, даже словил себя на том, что мне захотелось извиниться за них перед этими несчастными людьми: их вины не было в том, что они вели себя так. Слишком долго думал только о себе и своих страданиях, а ведь пробыл тут совсем недолго в сравнении с большинством из них — многие пациенты содержались в клинике годами. Они, должно быть, не были такими раньше. Наверняка их состояние ухудшилось радикальным образом от такого зверского обращения: здоровый человек сойдет с ума от постоянных унижений и издевательств, а что говорить о больном? Мне не стоило говорить так. Не стоило… Они и так пережили слишком многое.

В надежде, что те двое не услышали моих слов или не придали им значения, побрел дальше, пока не оказался в совершенно темном зале. При помощи прибора ночного видения определил, что помещение, в котором оказался, походило на некий операционный театр: над первым уровнем располагался второй, с которого можно было наблюдать за ходом проводимых в зале хирургических операций.

Внезапно наверху, на втором уровне, кто-то появился, и мне в лицо ударил яркий слепящий свет, усиленный в сотни раз прибором ночного видения. Только приглядевшись, сумел различить недоуменное лицо пациента в рясе священника , светившего на меня фонариком.

Потерял контроль над собой.

— Что, не ожидал? Не ожидал, да?! — в бешенстве прокричал, и тот бросился бежать прочь в страхе. — Иди сюда! Иди сюда, я сказал!

Достать его не представлялось возможным, но даже сквозь пелену своей неудержимой ярости сообразил, что подъем наверх должен располагаться где-то поблизости. Мой разъяренный взгляд упал на старый покосившийся стул — схватил его и с размаху ударил им стену. Хрупкий стул разлетелся в щепки от моего яростного удара — подобрал с пола обломок его деревянной ножки, метнув злобный взгляд в сторону, и кинулся к первой же двери:

— Беги-беги! Сейчас тебя поймаю и!..

За дверью обнаружилась лестница, ведущая наверх, и, не теряя ни секунды, бросился туда. Мой разум словно заволокла пелена — у меня не осталось других мыслей или побуждений, кроме устойчивого желания найти проклятого пациента-священника и заставить его поплатиться за свои деяния. Никогда ранее не пребывал в таком состоянии: злом, неуправляемом. Но в тот момент даже не задумывался над такими вещами.

Наверху царила такая же непроглядная тьма, как и внизу, но благодаря прибору ночного видения мог прекрасно ориентироваться. У меня было явное преимущество перед пациентом-священником: свет фонарика сразу выдал бы его местоположение, зато мог спокойно перемещаться, не опасаясь того, что он подберется ко мне незамеченным. Тем не менее, определить, где спрятался этот больной сукин сын, пока не мог. Здесь по кругу над операционной располагались несколько комнат, в одной из которых он наверняка и скрылся.

— Я тебя отыщу, даже не пытайся прятаться! — разгневанно выпалил и распахнул первую дверь. — Отыщу и буду бить! Думаешь, тебе все дозволено?! Ты у меня кровью изойдешь, подонок!

В комнате не было ничего, за исключением нескольких единиц старой потрепанной мебели: шкафчиков для хранения одежды, стоявших у стены, и пары стульев. Подбежал к стене и поочередно заглянул во все укрытия, но вопреки моим ожиданиям внутри никого не оказалось.

Выбежав из первой комнаты, устремился во вторую, расположенную по соседству. Здесь было все то же самое — мебель, сваленная на пол, какие-то разбросанные грязные тряпки и ни единой живой души. Тот факт, что не мог отыскать зарвавшегося пациента, доводил меня просто до белого каления, лишая последних остатков контроля над собой. Выходя, со злостью хлопнул дверью, да так сильно, что она опасно задрожала на хрупких петлях. Оставалась последняя комната, больше пациентом-священнику прятаться было негде.

— Не прячься, трус! — прокричал, открывая дверь.

Дверца одного из шкафчиков, находившихся в комнате, скрипнула, плотнее прижавшись к его стенке, и сразу понял, где скрывается тот, кого ищу. Отшвырнув ножку стула к стене и одним махом пробежав расстояние до нужного мне шкафчика, резко распахнул слабо удерживаемую изнутри дверцу и вытащил наружу хнычущего пациента. Встряхнув его как следует, уставился на исхудавшее лицо со впалыми щеками и к своему ужасному разочарованию увидел, что передо мной был вовсе не священник , а кто-то другой, забитый и еле державшийся на ногах.

— Где тот священнослужитель? — в недоумении и злобе от бессилия крикнул на него, но пациент только в ужасе затрясся, не решаясь даже поднять глаза на меня.

Лучше бы он ответил хоть что-то, что угодно, но это его бездумное молчание только разозлило меня еще сильнее. Вне себя от накатившей ярости, ударил его по щеке и отбросил к стене — он упал на пол и пополз куда-то, ничего не разбирая в темноте и тихо хныча, как маленький ребенок. Лишь когда услышал это, с моих глаз будто спала пелена: вмиг осознал, что творю и что уже успел натворить. Замер, взявшись за голову, не зная, что делать дальше.

«Боже мой… — в ужасе и отвращении подумал, опуская руки, — что же делаю? Зачем? Зачем рыскаю тут в темноте, словно дикий зверь, выслеживающий свою жертву? Зачем ударил этого несчастного слабого человека? Ведь не такой, как все эти замученные психически больные… Тогда почему веду себя в точности, как они, преследуя слабых и поддаваясь немотивированной жестокости?!»

Как же возненавидел себя в этот отвратительный момент! Одним необдуманным, безрассудным поступком поставил себя в один ряд с психиатрическими пациентами. А в один ли? Психически больные люди не сдерживают себя, действуют, повинуясь импульсам и спонтанным эмоциям, но когда они поступают так, их действия можно объяснить влиянием заболеваний, тяжелых, в большинстве случаев, неизлечимых недугов. А я? Всегда считал себя здоровым человеком, но психическое здоровье в данном случае является не привилегией, а ответственностью. Их агрессию и вспыльчивость можно было оправдать, а мою — нет. Должен был держать себя в руках, для меня не было никаких оправданий и быть не могло!